Белый волк - страница 4
Тут слышат — голос откуда-то сверху раздается, слабый такой: «Здесь я, мужики, живой, сюда светите!» Посветили они наверх — а там Степан на ветке сидит. Тулуп на нем разорван, рука правая в крови и веревкой висит, а левой он так в ветку вцепился, что аж пальцы побелели. Еле его от ветки отцепили и к саням отвели.
Положили мужики Василия на дерюгу и волоком дотащили до саней, погрузили и доехали до деревни. А в деревне уже народ толпится, собаки лают, бабы воют. Никогда, говорят, такого не было, чтобы волки на людей нападали, да еще посреди белого дня. Под конец зимы, бывало такое, выходили волки из чащи ночью, на льду собирались перед деревней. В лунные ночи их хорошо было видно с нашего косогора. Да и то, как завидят людей, сразу восвояси бегут. Скот, бывало, резали, а вот чтобы человека — такого никогда.
Василия тем временем от крови обмыли, в чистое обрядили и в церковь отнесли. А Степан хоть живой — ничего говорить не мог, когда спрашивали, что он видел — мычал и заикался, и глазами ворочал. Ничего от него не добились и по домам разошлись.
На следующий день собрались старшие мужики в самой большой избе, какая на селе была, и стали думать, что же это за волки такие, что на человека среди дня напали. Сидят округ стола, спорят, а ничего решить не могут. Раньше, бывало, Степан всех выслушает, да по-своему и рассудит. А теперь от Степана толку нет: у него что ни спросишь, он только плачет и головой трясет.
Вот мужики без толку и спорят, никто никого не слушает, и ладного разговора у них не получается. Час спорили, другой — потом намаялись и замолчали. Сидят, бороды в кулаках держат, молчат. Только сверчок за печкой скворчит да лучина потрескивает.
Тут дверь в сени отворилась и зашел в избу дед Терентий, Степанов отец. Его Егорка привел. Деду Терентию уже почитай лет восемьдесят, не меньше, борода у него была белая, до колен, и горбатился Терентий так сильно, будто гриб хотел с земли сорвать. Дед шапку снял, лоб перекрестил на икону и подсел к мужикам, на край лавки, и тоже сначала молчал, только из-под бровей на мужиков зыркал. А глаза у него синие-пресиние, как васильки, и острые, даром что старик. Не любили Терентия в деревне, бабы его глаза боялись, а мужики языка. Только вот Егорка с Терентием был в дружбе, часто к нему в землянку бегал.
Смотрят мужики на деда, а тот на мужиков, первый разговор не начинает. Афоня не вытерпел и говорит Терентию: «Чего пришел, дед, выкладывай уже!» А дед ему в ответ: «Вот, не послушался меня Степан. Выжег лес, рассердил нечисть — жди еще большей беды! Не простой волк Василька зарезал, а оборотень лесной. Ростом оборотень с теленка, грива у него белая, глаза красные. А пронять его ничем нельзя — ни копьем, ни дробиной, ни капканом»1.
Мужики ему в ответ: «Откуда ты про этого волка знаешь, — ты что, его видел?»
«Не видел, — говорит Терентий, — а прадед видел и такую сказку мне рассказывал».
Крестили прадеда Савелием, а так все Чуром звали. Чур из первых поселенцев был, которые с семьями на трех лодках приплыли, и избу построил первый на косогоре. Сперва на нашем берегу пойму распахал, а потом и к другому берегу стал присматриваться. А на том берегу Волк испокон века жил и в том лесу хозяйничал. И Чура в свои земли пускать не хотел.
Пошел как-то Чур с сыном, дедом моим, на болото на тот берег, клюкву собирать. Разошлись они далеко. Долго ли, коротко, сел Чур на кочку отдохнуть, воды выпить. Вдруг видит — стоит у опушки Волк и на него смотрит. А был тот Волк с теленка ростом, шерсть на нем белая, а глаза красные, как клюква, что в лукошке лежала. Бросился Чур бежать да провалился в трясину по грудь — ни туда, ни сюда. Еле схватился за корень, что из земли рядом торчал, за него только и держится. Волк к Чуру подбежал — пасть оскалена, грива седая дыбом стоит. Вот-вот в горло вцепится, да не дотянуться, трясина мешает. Походил Волк вокруг, да и лег неподалеку на брюхо, стал сторожить.
Тут слышит Чур — кличет его сыночек, домой возвращаться зовет. Испугался Чур, что Волк сына загрызет, и кричит в ответ: «Иди, Ванюшка, быстрей к лодке, да отплывай от берега, меня не жди!» Сказал так и заплакал — горько ему стало, что пропадать, то ли в болоте, то ли от волчьих зубов. И сынишку своего маленького больше не видеть.