Белый волк - страница 5
Увидал это Волк, на лапы поднялся и заговорил вдруг по-человечьи. «Боишься за детеныша? А я за своих детей боюсь, за всех зверей лесных. Хотел я тебя погубить, да жалко мне стало тебя и твоего сынишку. Идите домой, я вас не трону. Живите, землю пашите, хлеб сейте, да только на своем берегу Реки, а на моем — не смейте. Здесь я от века хозяин». Сказал так, развернулся и в тумане скрылся. Больше мой прадед Волка не видел, да все равно с тех пор из нашей семьи никто на той стороне хозяйства не вел, и даже на ночь не оставался.
Закончил сказку Терентий и замолчал. Сидит, глаза опустил, ладонью своей заскорузлой по струганому столу водит. Мужики стали переглядываться — не знают, верить Терентию или нет. Тут Афоня встрял: «Спасибо, дед, позабавил ты нас. Ты, коли еще одну такую сказку сочинишь, приходи, послушаем. Только все это несуразица. Нет такого волка, чтобы его рогатина или дробина не взяла. Да будь он хоть с теленка, хоть с быка ростом, мы его из леса выгоним и собаками затравим». Мужики закивали, говорят: «Ты, Терентий, эти бабьи сказки Егорке рассказывай — вишь, как он тебя слушает! А мы тем временем за Степана твоего да за Василька отомстим».
Порешили на следующее утро всем селом собраться, собак взять и пойти в лес, волков травить. Терентий только головой покачал, тулуп накинул и пошел к себе восвояси. И Егорка за ним.
Буран
Целый день по лесу ходили и затравили волка с волчицею. Привязали их на палку и в село по льду донесли. На лошадях нельзя было везти — боятся лошади волков, даже мертвых. В селе с волков шкуру сняли да на частокол повесили, сушиться и другим волкам в назидание.
Неделя прошла, потом другая, а потом и третья — все тихо было, без происшествий. Вот уже и Рождество прошло, и темнеть стало позже. Как-то перед закатом пошла баба Авдотья, Прохора жена, на Реку рубахи и полотенца в проруби полоскать.
Прорубь эту каждый день открывали, а назавтра она уже льдом затягивалась. Взяла, значит, Авдотья свое белье, палку с железным острием — лед колоть, валенки надела и пошла на Реку. Муж, Прохор, ее дожидаться не стал и спать лег. Под утро просыпается — нет Авдотьи, не возвращалась она.
Пошли ее искать, дошли до проруби, а там лед кровью запачкан, и корзинка с бельем опрокинутая лежит. Одна белая рубаха в прорубь вмерзла, и видно сквозь лед, как ее снизу водой полощет. А от проруби след тянется на ту сторону, будто тащили что-то.
Народ сразу смекнул, что волки, видать, Авдотью загрызли и в лес уволокли.
Только на тот раз уже никто в лес не пошел тело ее искать. Все бояться стали, из деревни после заката не выходят, по домам сидят.
А если днем надо выйти, то вдвоем и с собакой. Терентий не боялся и по лесу ходил один. Мне, говорил, скоро сто лет будет, для простого волка мое мясо невкусное, а Белый Волк меня не тронет. Я завета дедовского с ним не нарушал, на том берегу леса не жег. Мужики таких речей от него слышать не хотели и прогоняли с глаз.
Тут Афоня вызвался в город съездить, силки на волка купить, ружье, пороха и пуль. Город недалеко был, верстах всего в сорока, или чуть поболе. Весной туда дороги хорошей не было, а зимой по санному пути можно было засветло доехать. Афоня обещал, что за два дня обернется. В городе, говорит, заночую, не хочу ночью возвращаться.
Под такое дело собрали по дворам медные деньги, все что были. У наших мужичков денег не бывает, а если и попадет в руки копейка — берегут или в церковь жертвуют. Хорошо наш поп был щедрый, дал два рубля, да еще мужички набрали рубля четыре с полтиной. Сколько ружье может стоить, никто не знал, да решили мужики, что уж не более шести рублей.
Егорка с Афоней попросился ехать, уж очень он на волков злой был. А может, в городе захотел побывать. В нашем-то селе тогда мало кто в город ездил, только на ярмарку, да и то нечасто. Мать Егорку отпускать не хотела, заперла в избе, но Егорка все равно через окно вылез и прибежал, как раз перед отъездом.