Берег ветров. Том 1 - страница 22
Сохрани, о боже правый,
Милость к русскому царю!
Пусть не меркнет его слава,
Долгих лет пошли ему!
Защити, господь, царя
От лукавого всегда…
Стоящая песня. Разве мало этих лукавых, злых духов шатается вокруг? Говорят, да и в книгах об этом пропечатано, что жизнь царей не такая уж легкая, как кажется со стороны тем, кто сам не был в таком почете. Разные вокруг тебя бомбы, отравленные кубки. Только и гляди, куда ступаешь и что лопаешь! Потому и приставлено к ним столько охраны - часовой с ружьем по пятам шагает, даже когда идешь в сортир (царь-то на картофельное поле не ходит…)
А женщины - будь то барыня или простая баба - шальные, им верить нельзя. Мало ли их там, в России, было-и Софьи, и Екатерины… Рити со своим коварством в подметки им не годится. На глазах состроит тебе медовое лицо, а у самой за пазухой всякие порошки-зелья. Поди пронюхай, когда и как она тебе этакий гостинец в нутро влепит. И разве ей самой приходится тебя всякий раз убивать? Даст, к примеру, своему полюбовнику приказ: так, мол, и так, разлюбезные Орловы и Потемкины, спровадьте старика на тот свет, как Екатерина II сделала со своим хилым Петром.
Защити, господь, царя
От лукавого всегда…
Да, но слова песни можно понимать и по-другому. Ежели, скажем, лукавым духом царя будет не его баба, Потемкин или какой другой человек, а лукавый дух самому царю втемяшится в нутро и начнет нашептывать в ухо дьявольские советы. Тогда дело худо, совсем худо! Ежели, скажем, в него самого, в Каарли, такой дух вселится, какой особенный вред смог бы он сделать миру? Он даже не сумеет принести из монопольки чарку водки, чтобы разогреть голову и задать Рити маленькую взбучку. (И, подумаешь, какое это зло? Правду говоря, взбучка пришлась бы Рити как раз впору!) А ежели царь налижется и начнет бунтовать, тогда - ой-ой, Лийзу! - как говорит старый Ладу из Питканина. Тогда он может так скрутить в бараний рог страну, что весь народ застонет, может удариться в войну против других держав и во всем мире такую сумятицу учинить - ой-ой!
Защити, господь, царя
От лукавого всегда!
Как ни посмотри на это дело, а все выходит, что составитель песни был не из глупых людей. И ему, Каарли, тоже надо попробовать хоть в последнюю строфу своей песни влепить этакий неприметный пинок…
Каарли внимательно прислушался. На тропинке за оградой послышались шаги. Каарли узнавал знакомого человека издали, по походке. Нет, не Йоосеп. Частые, бойкие, торопливые шаги - сама Рити. Старик вздохнул и стал усердно наводить последний лоск на можжевеловую ложку.
- Ну как, песня готова? - спросила Рити, снимая с головы мокрый от дождя платок и развешивая его на веревке над плитой. - Кистер говорил Сийму, что песня нужна срочно. Я еще сегодня должна передать ее кистеру.
- Два куплета готовы, а над третьим придется еще покорпеть, - молвил Каарли.
- Ну и рохля же ты! Сыт, сидишь в тепле - чего тебе недостает?! Заставь тебя какой вздор или скверность всякую сочинять, так раз-два - и готово! А как станешь складывать нужную песню, за которую и денег можно малость получить, так у тебя в голове сразу все мешается.
- Неужто в самом деле сегодня нужно? Может быть, как-нибудь до завтра потерпит? - старался Каарли выторговать время.
- Какое еще там завтра! Я затоплю плиту и покормлю поросенка, а у тебя чтобы за это время было готово. - И, развесив мокрое верхнее платье, Рити стала растапливать плиту.
Царь наш отец, его закон…
- налаживал Каарли начало третьей строфы. Рити сновала между домом и поросячьим закутом, нарубила на дворе немного хворосту и принесла его в комнату. В последней охапке был можжевельник, Каарли почувствовал это по запаху и по особому треску горящих прутьев.
- Ну, как у тебя с песней? - пытала Рити.
- Ходишь тут взад-вперед и хлопаешь дверью, все мысли разогнала.
- Ох ты, господь милосердный, просидел до обеда сиднем. Разве мало тебе было времени? А теперь как пугливая наседка на яйцах - и двери не открой. Ну, говори хоть то, что уже готово!
Рити еще подбросила сухих можжевеловых веток под плиту. Суп в котелке забулькал. Каарли не оставалось ничего другого, как пересказать Рити стихи, каковы бы они ни были. Последняя строфа, всегда самая существенная в песне, получилась, наконец, такая: