Берендеево царство - страница 80

Вороной конь все еще перебирал ногами и рвался из неумолимой хозяйской руки.

— Ленька, — приказал Иван, — давай!..

— Давай! — восторженно отозвался Ленька и бросил вожжи на Ольгины колени.

Она не успела ничего ни сделать, ни даже подумать. Только и увидела, как в облаке пыли мелькнули черный круп коня и раскинутые словно в полете Ленькины руки. Мелькнули и провалились за склоном оврага.

И они остались вдвоем среди неоглядной степи. Иван стоял чуть сгорбившись, как будто ожидая, что сейчас ему на спину взвалят непомерную тяжесть, и был готов ее принять все с той же нежностью, с какой он продолжал смотреть на Ольгу.

Этот взгляд как-то сразу опустошил ее. Все, что она накопила за эти дни, чем жила и наполнялась, о чем думала, — все оказалось ненужным, если не будет вот этого большого парня, который, сгорбившись, ждет на дороге.

Ее голос прозвучал глухо и пусто, как если бы постучали по кувшину, давшему трещину:

— Ох, да что же ты?

Он, как бы не услыхав ее пустого голоса, шагнул к лошаденке и стал поглаживать опущенную, поникшую в ожидании голову, расчесывать пальцами челку. Не привыкшая к ласке, она только шумно вздыхала: до дома далеко, до ночи еще дальше, отдохнуть дадут еще не скоро, значит, дело безнадежное.

— А я тебя ждал, — негромко, будто разговаривая с лошадью или сам с собой, произнес Иван. — Ждал. Сам хотел тебя встретить, да не знал когда. Хоть бы слово написала. Не знал я ничего. Я за Общим Сыртом косил, когда папаня приехал и сказал, что за тобой очередного послали, Леньку Сафонова. Ну вот я и успел.

Не зная, что делать, что говорить, Ольга растерянно смотрела на его обожженное беспощадным сенокосным солнцем лицо, на почерневшие растрескавшиеся губы. Зачем-то спросила:

— А он что? Папаня что?..

Но Иван обрадовался ее случайному вопросу, как будто она подала ему надежду. Оттолкнув лошадиную голову, он пошел к телеге. Свой картуз он бросил на сено к самым Ольгиным ногам.

— Папаня говорит: «Скачи, Ванька, наперерез!» Вот оно как! Он не против, понимаешь? Он тебя принимает… — заговорил Иван оживленно, все время облизывая свои пересохшие от волнения губы.

— Не против? — Ольга вскинула голову, как будто нашла опору в этих словах. — Не против! Гляди-ка, милость какая! Он мне еще давно намеки делал, только я глупа была, не догадалась, с чего это он. А теперь у меня глаза открытые: заслон из меня делает.

— Какой такой заслон? Что тебе в городе наговорили?..

— А ты не знаешь? — Прищурив глаза и как бы припоминая то, что не успела еще твердо заучить, но что очень для нее важно, она проговорила — Сейчас начинается коллективизация всего сельского народа и уничтожение под корень всех кулацких хозяйств. Папаня твой сразу это понял. Подолом моим прикрыться захотел. Вот до чего дошел. Так я вам в этом не помощница.

— Да ты что? — удивился Иван.

В самом деле, что это она?.. Зачем? Разве он виноват, что любит ее? А разве она виновата? А кто же еще? Конечно, только она одна и виновата во всем. Надо было сразу вырвать эту любовь. С корнем. Вырвать и отбросить подальше. Гриша предупреждал, не послушалась — теперь тяжелее будет.

— Давай-ка, Ваня, забывать нашу любовь.

— Ольга, не надо!..

— Садись, надо, миленок мой. Ехал ты за мной на вороном коне, а вышло мне тебя везти на худой кобыленке. Ну, чего стоишь? Делать нечего?

— Играешь? — Он вскинул голову, взметнув красивым чубом. — Мне теперь что? Куда?

— А мне что? — выкрикнула Ольга в ответ. — Мне, думаешь, легко? Садись, а нет — так сойди с дороги!

Она перехватила вожжи. Лошадь вскинула голову и дернула телегу. Рассмеявшись, Иван дал ей проехать и ухватил сзади за хвост. Лошаденка охотно остановилась.

— Не уйдешь!

— Ну что тебе надо? — Она оглянулась.

Его потное смеющееся лицо оказалось очень близко от ее лица, и его губы сразу нашли ее губы. Она упала в только что скошенное сено, пахнущее старым медом.

А лошадь, снова уронив голову, задремала, покачиваясь на усталых, натруженных ногах. Ей-то было все равно: до дому далеко, до ночи тоже, а до недолгого страдного отдыха еще дольше.

Иван слез с телеги. В его слегка задыхающемся голосе слышались сразу и удивление и радость: