Берестяная грамота - страница 18

Обои и остатки тетрадей пошли на боевые листки, на приказы и объявления. Например, открылся колбасный цех, и Калачёв распорядился отпечатать объявление: колбасу будут выдавать по количеству человек в семье. То же и о порядке выдачи хлеба. Пекарня-то уже работает!

— Хорошая начинается жизнь! — улыбается Краюшин.

Но сразу помрачнел Краюшин, когда случайно кинул взгляд в угол, где лежали тетрадочные запасы. Они таяли с каждым днём.

Калачёв говорил, что самолёты скоро забросят бумагу. Но её всё нет и нет. Присылают медикаменты, оружие, патроны. Доставляют с Большой земли продукты, а бумага, видно, ждёт своей очереди.

Но всё равно радостно на душе у Коли. Кажется ему, будто он всю зиму спал и вот теперь только по-настоящему проснулся. Зима была в этом году и метельная, и снежная, и солнечная. Деревья стояли красивые, чисто и празднично наряженные. Но никто не замечал ничего этого, не думалось о природе. Только теперь, весной, всё так остро будоражит, радует: и капель, и густо-синие полосы на снегах, и вкус смоляного, соснового ветра.

— Скоро ручьи побегут, травка пробьётся, — улыбается Краюшин. — Тогда ещё веселее жизнь будет. Бумага кончится — на берёзовой коре такую начнём газету печатать!.. Не веришь? А ещё поэт! Когда-то на берёсте русские люди целые манускрипты писали, или, по-школьному, сочинения.

— Откуда всё это вам, Фёдор Петрович, известно?

— Так моя же профессия — буквы и строчки, строчки и буквы. А всё вместе — это книги, журналы, газеты. Всё вместе — наука!

«Удивительный человек этот Краюшин, — думает Коля. — Кругом война, а он о будущем рассказывает. Наверное, и стихи пишет… Только неудобно об этом спрашивать. Потом когда-нибудь… Да и газету печатать пора».

Колька набрал статью, поставил её в колонку.

— Ну, — подмигнул Краюшин, — ещё одно, но не последнее сказание… Бери оттиски и беги к матери, пусть ошибки проверит и даст Калачёву подписать. А я тем временем чайку вскипячу. Остался у меня тут неприкосновенный запас, несколько кусков сахару… Ох и запируем мы с тобой, Коля, и Гришку с Санькой чайком побалуем!

«СЛУШАЙТЕ МОСКВУ!..»

Коля так бы и пронёсся по улицам из райисполкома до самой типографии, если бы на углу Бежицкой и Людиновской его не окликнул Серёга.

Будто конь на скаку, остановился, повертел головой во все стороны: почудилось, наверное. Нет Серёги. Глянул вверх, а тот на столбе. Косолапо обнял столб ногами, обутыми в металлические «кошки», привязал себя поясом и что-то там, на самом верху, делает.

— Ты чего? Провод решил снять?

Захохотал Серёга:

— Дурья башка, дело делаю! Сейчас радио включать будем.

Только теперь Коля рассмотрел чёрную четырёхгранную трубу, которую прилаживал к столбу Серёга.

— Ух ты! — не то восхищённо, не то растерянно протянул Колька и рванулся с места, чтобы скорее сообщить Краюшину новость.

— Да погоди ты, делопут! — не скрывая усмешки, остановил его Серёга. — Успеешь ещё со своей газетой. Сейчас я слезу, на радиоузел пойдём.

После разговора в больнице друзья не встречались. Просто некогда было. Особенно Кольке. Но, по правде сказать, Серёга чувствовал, что тогда в больнице он немного обидел Коляна, сказав: «Мне не до твоих тетрадочек…» Да разве Колька какой-нибудь пустяковиной занимается?

Останавливаясь каждый день у витрины «Народного мстителя», напечатанного на тетрадочных листках, Серёга с восхищением думал: «Молодец Колян! Нужное это дело!»

Но вот какой упрямый, дурной характер у Серёги! После этих правильных мыслей приходили другие: «Ничего, ничего… Пусть собирают свои тетрадочки. А я такое сделаю — все рты разинут!»

Самому противно становилось от этих мыслей. И только когда прибежал в здание почты, почувствовал, что теперь всё пойдёт своим ходом и не надо будет ни перед кем ершиться.

Правда, поначалу Серёга растерялся, хотел даже обидеться на Ревка: уж не смеётся ли тот над ним?

В комнатке, куда вошёл Серёга, он увидел велосипед и большой радиоприёмник. Вокруг них колдуют Ревок и партизанский радист.

— Проходи, — кивнул Серёге Ревок. — Снимай пальто и подержи-ка динамик, пока я припаяю проводок.

Жало паяльника вонзилось в канифоль, зашипело, и серебристая бусинка олова скатилась на клемму.