Бессмертники — цветы вечности - страница 72

— А раненые наши, что в заводской больнице остались? С ними-то что? — заволновался Гузаков.

— А им какое дело, карателям? Раз ранен, стал быть, и виноват! Всех увезли в тюрьму, Миша, всех.

— И Алешу Чевардина тоже?

— Стало быть, и Алешку. Ему-то особливо пригрозили «Петля, — говорят, — тебя в Уфе дожидается». Чуть живого увезли.

— Ну а Ваньша Мызгин — на воле, не слышно?

— Иван Мызгин? — Про этого не знаю. Можа, на воле еще.

Помолчали, покурили, каждый думая о своем.

— А про своих отчего не спрашиваешь? Вижу ведь, душа болит, а молчишь.

— Страшно спрашивать, — признался Михаил. — Моих-то и подавно каратели не пожалели.

— Не пожалели, верно. И Павла взяли, и Петра, и… мать тоже.

— Ну а мать-то за что?

— За то, что родила тебя такого, Миша. Вас, Гузаковых, они крепко ненавидят. Хорошо хоть ты их злобы избежал.

— Лучше б я вместе со всеми был, дядя Иван.

— Не говори, а стерегись лучше. Твою голову уездный исправник в тыщу рублей оценил, имей это в виду.

— Всего-то? — усмехнулся Михаил. — Чего так дешево?

— А ты пойди поторгуйси, глядишь, сотню-другую и, накинут, — невесело отшутился Курчатов.

— Придет время, поговорим. Только за исправничью голову я и рубля не дам.

— Так и скажешь ему?

— Не я скажу, а мои револьверы, дядя Иван!

— И все ж таки поостерегись, сынок. Люди разные бывают, иной на деньги польстится, отца родного предаст, не то что земляка. Иль сам таких не знаешь?

— Знаю и к таким не пойду. А свои меня не выдадут. Они это кровью своей доказали.

— Кровью — это так, — согласно кивнул Курчатов. — И все ж таки перетерпи: придет еще твое время.

— Наше время, — поправил Михаил.

— Сим, я думаю, это еще не Россия. Всю Россию этак-то запросто под шомпола не положить.

— Революция свое слово еще скажет!

На рассвете Курчатов отправился в поселок. Михаил попросил его разузнать, кто из его боевой дружины арестован, а кто скрывается. Если скрывающихся много, он попытается что-то предпринять. По крайней мере, без дела сидеть не будут.

Уходя, дядя Иван оставил ему кисет и уцелевшую краюху хлеба.

— Вернусь вечером, жди. Огня, однако, не жги, сиди в омшанике, там тепло.

День он провел в омшанике среди ульев. Несколько раз выходил на улицу, садился у порога, курил и напряженно вслушивался в доносящиеся из поселка звуки. Никогда еще ему не было так плохо: находиться рядом со своими — и бояться показаться им на глаза!.. Каково-то им сейчас, как живут, о чем думают? А те, что томятся в суровых уфимских застенках, хорошо знакомых ему по собственному опыту? Вот уж где настоящее царство «синих крыс»! Не пали бы духом, не опустили бы рук. Особенно раненые, которым, поди, и ран перевязать некому…

Он думал о матери, о братьях, о своих друзьях-боевиках, о тех, кто оказался за решеткой безо всякой провинности, испытывал перед ними непроходящее чувство вины, мучился невозможностью хоть как-то облегчить их тяжкую участь. «Не смог убедить, не сумел предотвратить», — в который раз выговаривал он себе, вспоминая день двадцать шестого сентября, ставший роковым для многих из его земляков.

Особенно горькими были мысли об отце: перед ним он винил себя безо всяких сомнений. Но убил его не он, и упреки Марии тут несправедливы. Не права она и в том, что один он виноват в тех бедах, что обрушились тем днем на его родной Сим. И разве в этой огромной общей беде нет его собственной беды, его собственного горя?

Эх, Мария, Мария, зачем ты так? И где ты сейчас сама? Удалось ли избежать расправы или тоже там, в тюрьме? Перед тобой, выходит, я тоже виноват. Кого же в таком случае винить мне, Мария?..

«Народ все превозмогет», — всплыли в памяти невеселые слова Чевардина. Превозмогет, чего и говорить, но этого мало. Пришло время учиться. Чтобы быть сильнее своего врага. Чтобы одерживать победы не на одном заводе, а всюду. Чтобы побеждать не на день, а навсегда.

И все-таки чувство вины на проходило. Ему было бы несравненно легче, находись он вместе со всеми. Может быть, там, в тюрьме, кому-то сейчас так нужны его ободряющие слова, его дружеский взгляд, пример, а он вот здесь, в лесу, живой и здоровый, слушает родной поселок и кусает в бессилье губы. Что и говорить, к такой роли он себя не готовил, к такому он не привык…