Бессонница - страница 9
«Красиво, а обман, — подумал Валей. — Солнце поиграет с ней маленько, потом растопит — и всего дела-то… Было и не было».
Было и не было… Молодым ходил Валей — Агаша жила рядом. Хорошо-о… Годы прошли, а Агаша все неподалеку. Пойдет Валей к верстаку — радуется: есть Агаша! И завтра будет, и послезавтра. Хорошо-о… А теперь надо думать, что делать.
Пусть костер подымит маленько. Валей тоже подымит своей трубочкой. Трубочка голову освежает, голове думать надо. Говорят: плохо курить. Валею хорошо. Знает — всю жизнь курил.
С Агашей Валей сдружился в детстве, в школу вместе бегали, и парнем ходил позади как привязанный.
После смерти отца мать Валея отдала землю исполу Агашиному отцу.
Бывало весной в поле, когда жаворонки над черной теплой землей звенят, он за плугом идет, Агаша назем в борозду под отвал загребает. Он сеять с лукошком, она — на Чалого верхом — борону вслед таскает.
В непрерывном ожидании еще большего счастья жил Валей Хатанзеев. Думал: само собой понятно. И все вышло по-другому.
Старик все смотрел на одинокую льдину. Ее, как нарочно, ветер подогнал к самому берегу, в подобрывную тень. Здесь льдинистые кристаллики не резали глаза отражением чужого света, и вся она — голубовато-серая — казалась жалкой на этой вешней веселой от ряби воде.
«Ишь ты, куда приплыла помирать-то… А не подуй бы ветер из-за реки — все еще красовалась бы на солнышке».
Валей, поеживаясь на ветру, снова набил махоркой свою трубочку.
В кустах затрещало, кто-то чертыхнулся, запнувшись за валежину, и к костру подошел коренастый, в брезентовом плаще человек. Короткие, как видно, с чужой ноги резиновые сапоги измазаны илом. Черная бородка словно приклеена к белой коже щек, и это делало лицо человека неприятным.
Валей глядел с недоверием. Откуда здесь взяться человеку в эту пору? Дорог нет. Видно, тоже на лодке выгребся.
— Ну, наконец-то, — заговорил радостно незнакомец. — Нашлась живая душа. — Он присмотрелся: — Постой-ка, постой… Да это же дядька Валей! Вот оно счастье-то… А я уж думал — все, каюк. Здорово!
— Что-то я тебя не встречал вроде, — присматривался Валей.
— Да ты что, старый, ослеп?
Теперь Валей узнал Степана, но не высказал ни удивления, ни радости. Пустил тонкую струйку дыма, сообщил:
— Федот утресь тоже примчал.
Степан снял кепку, подставил ветру лысеющую голову. Присел на старый, много лет пролежавший на берегу обрубок ели. Спросил:
— А Дора не приехала?
— Приехала, — кивнул Валей.
— Я тоже поспел бы ко времени, да угораздило меня поехать автобусом. А он до Игумновой горы дошел — и вся дорога. Я в ботинках! Хорошо добрые люди дали сапоги. Пешком шел через лес, километров пять по берегу — и ни единой лодки! Думал: ударь верховая вода — пропаду.
Он притих. Валей покуривал свою трубку, сплевывал, молчал.
Степан наконец поднялся, сказал раздумчиво:
— Федот, значит, здесь… Так. — Постоял, глядя в широкую спину Валея, попросил: — Хлеба нету? Есть охота…
Старик встал, поднял с земли весло, молча пошел к карбасу.
Степан недоуменно пожал плечами, тронулся вслед.
Не сговариваясь, сели: Степан на весла, Валей за руль. Встречный ветер бугрил воду, с каждой девятки карбас, как в яму, нырял в провал, поскрипывал кочетами, кряхтя, взбирался на волну. Степан греб сильно. Но Валей словно не замечал его старания, как не видел и седых кудрей на крутых макушках валов. Он смотрел куда-то очень далеко, сквозь Степана, в прошлое.
Перед ним не Степан в веслах, а совсем молодая девушка Агаша, усмешливая, краснощекая…
Ехали они с рыбалки. Встречный ветер освежал Валею горячее лицо, лез через открытый ворот за пазуху. Сердце у Валея готово выскочить: впервые в тот день поцеловал Агашу.
Волны кидали карбас. Волосы у Агаши вырвались из тесного ряда заколок, летели по ветру.
«О-го-го!» — кричал Валей. Задрав голову, он повел песню без начала и конца, по-отцовски: обо всем, что видит вокруг:
заводил он с тонкого протяжного выкрика и заканчивал напевной скороговоркой. Потом, резко оборвав, набирал полную грудь воздуха, и снова над водой разносился тонкий протяжный звук, переходящий в мелодичную скороговорку: