Бестселлеры начала XX века (К вопросу о феномене успеха) - страница 3
«Опыты, которые проделывали мы оба, наше неодинаковое бесстрашие, неодинаковая любовь к людям, наше с Вами идейное несходство и наша дружба представляются мне теперь страницами какого-то эксцентрического романа, с сочиненной фабулой, искусственным построением, но — не скрою от Вас — страницами, которые перелистываешь в памяти с острым, почти рискованным любопытством»>5.
Таким образом, оба романа-бестселлера были рассчитаны на аудиторию, привыкшую к традиционному «идейному» роману, прежде всего — на учащуюся молодежь. Использование атри-бутики литературы, нацеленной на создание «героя времени», образца для подражания, «нового человека», обрекало произведение на успех. Притом автор намекал, что созданный роман — результат одновременно и следования традиции, и разрыва с ней.
В рецензии на роман «Люди» подобную игру с читателем подметил, хотя и толковал по-своему, М. Волошин, указавший, что
«тип нового „естественного человека“, нового апостола борьбы с „условностями“ в области пола привился и размножился. Арцыбашев еще грешит кое-где объективной художественностью. А. Каменский стоит уже вне этих слабостей. <…> Ввиду того, что этот роман совершенно лишен каких бы то ни было художественных достоинств, которые могли бы подкупить эстетические вкусы наших читателей, можно пожелать ему наиболее широкою распространения. Он с редкой наглядностью выявляет известные слабые стороны русского идейного романа»>6.
Осмеянный мэтром нового искусства расчет на узнавание привычных форм и художественных приемов был верным средством увеличения читательской аудитории.
Сюжеты бестселлеров А. Вербицкой и Е. Нагродской являют собой двуединство экзотики и иллюзорного правдоподобия. Роман «Ключи счастья» начинался как история бедной воспитанницы женского института Мани Ельцовой, обреченной на незавидную судьбу гувернантки. Но бытовое правдоподобие почти сразу же нарушалось, так как основой книги Вербицкой стал популярный в массовой литературе «миф о Золушке». «Обыкновенная» девушка встречала не одного, а сразу нескольких красавцев-«принцев» (Яна Сицкого — князя, революционера и проповедника новой морали; Нелидова — аристократа-помещика, потомка Рюриковичей, и Марка Штейнбаха — барона и миллионера). Каждый из них влюблялся (и не безответно) в Маню, каждый способствовал превращению «Золушки» (скромной институтки) в «принцессу» — всемирно известную балерину-«босоножку». Если Арцыбашев и Каменский камуфлировали свои книги под романный тип старой «высокой» литературы, то произведения А. Вербицкой «Ключи счастья», так же как и более ранний «Дух времени», откровенно ориентированы на жанр сенсационного романа. В то же время ее романы были результатом соединения средств бульварной литературы со «злободневной» тематикой.
Это было подмечено и осуждено критиками, в большинстве хранившими «заветы» идейной литературы. Так, В. Тан-Богораз с возмущением писал:
«Г-жа Вербицкая описывает самую толщу минувшей революции: эс-эры, эс-деки, анархисты, аграрные поджоги, экспроприации, дважды распущенная Дума и вся чернокрасная гамма российской политики, и на этом уныло-двуцветном фоне выделяется повесть о том, как Маша Ельцова любила двух мужчин в одно и то же время <…> И выходит, как будто вся великая российская разруха свершилась для того, чтобы послужить пьедесталом Маше Ельцовой и ее сложному сердечному хозяйству»>7.
По сути то, что высмеивал критик, было художественным приемом, делавшим события минувшей революции более понятными читателям, и прежде всего читательницам, привыкшим к постижению исторических катаклизмов «при помощи» романов Дюма или Понсон дю Террайля. После наложения на современную российскую историю жанровой сетки, привычной для этой читательской категории, происходившее в России 1905–1907 гг. становилось не менее интересным и «понятным», чем события времен Людовика XIV или Наполеона Малого, а секреты московских купеческих семейств оказывались не менее интригующими, чем тайны мадридского или французского дворов. Не менее беспроигрышным был и эффект «близкого далека». Вербицкая вводила в свои произведения традиционную для реалистической прозы экспозицию и своеобразный «стаффаж»