Бездна (Миф о Юрии Андропове) - страница 20

Галина Брежнева смутилась: щеки ее запылали.

— Все, все! За стол! — скомандовала она.

Галина Леонидовна оказалась во главе стола, я — по правую сторону от нее (Вика села рядом, и под столом я сильно сжал ее руку); по левую был допущен Борис, а возможно, это было его постоянное место.

— Приступаем! — возбужденно, с удовольствием сказала Галина Брежнева и повернулась ко мне: — Налейте, Артур, мне джина с тоником. Наши сыромяжные будут по водке ударять (запотевшие бутылки с несколькими сортами российской водки уже стояли на столе), а я предпочитаю заморские напитки, из крепких — джин и виски.

…А дальше было русское застолье — с тостами, здравицами (правда, после славословия в адрес женщин, и прежде всего, естественно, несравненной Галины; некоторые мужчины, и среди них Сергей Кузьмич Цаган, так к ней и обращались: Галя, Галина; после всего этого преобладала русская тема: «За Россию!», «За нашу доблестную армию!», «Я предлагаю тост за гениального русского поэта Ивана — черт бы его взял? Так и не могу вспомнить фамилию,— певца мощи славянского духа!». Ну и тому подобное. Все громче звучали голоса, банальные и порой пошлые остроты, и все говорили разом). Много пили, много ели, постепенно натюрморты из яств, сотворенные на столе мальчиками-официантами, были разгромлены.

— На горячее,— перекрывая гвалт, крикнул Борис Буряце,— будут запеченные молочные поросята!

Грянули аплодисменты.

Кто-то порывался выступить с тостом о приоритете русской науки над западной в области космических технологий, но его никто не слушал.

Я заметил, как рука профессора-экономиста, преподавателя Высшей партийной школы, опустилась под стол и ухватилась за коленку помощницы кинорежиссера с «Мосфильма».

Словом, это застолье ничем не отличалось от тех, на которых мне приходилось бывать в Москве в разных компаниях, если, конечно, не считать обилия и изысканности напитков и закусок в квартире Бориса Буряце.

Мне запомнились только два эпизода этого застолья.

Через час примерно, когда публика дозрела до определенной стадии, начались анекдоты. Без них не обходится ни одна русская гулянка. Преобладали весьма скабрезные, но все от души хохотали, включая Галину Брежневу. После очередного анекдота она вдруг сказала:

— Теперь я вам расскажу. Политический.— За столом мгновенно стало тихо.— Про папашку. Значит, так. Какой-то там форум или конгресс. На самом высоком уровне: президенты, главы правительств. Советский Союз, само собой, представляет Леонид Ильич Брежнев. А тема — борьба за мир. Все на трибуне в один голос: «Мы за мир!», «Долой поджигателей войны!», и прочая такая хреновина. Ну и дают слово товарищу Брежневу. Он взгромоздился на трибуну.— И тут Галина Леонидовна поднялась над столом, набычившись, скосоротилась, дернула крепким подбородком, став непостижимым образом похожей на своего отца.— Заглянул родитель в бумажки, которые ему написали, отложил их в сторону и говорит…— Галина Леонидовна пошлепала губами и голосом отца, имитируя его, с модуляциями, паузами, придыханием, произнесла: — «Нам нужен мир!» Тут папашка выдержал внушительную паузу и завершил речь: «Весь!»

Стол грохнул дружным хохотом. Громче всех смеялась Галина. Только один человек остался невосприимчивым к этому юмору: насупившись, молчал Сергей Кузьмич Цаган, и лицо его окаменело.

Остается повторить: «Умом Россию не понять…»

А другой эпизод относится, если можно так сказать, ко второму отделению.

Был сделан перерыв, в деловых проворных хозяек превратились три юные русские красавицы: они быстренько убрали остатки холодных закусок, сменили приборы, рюмки и бокалы. Только выпивка осталась на столе, и добавились новые бутылки. Похоже, сценарий застолья хозяином квартиры был заранее разработан. Пока проходила смена декораций, я успел непринужденно побеседовать с профессором-экономистом, советником министра обороны СССР Устинова, и услышал кое-что о последних разработках русских специалистов в области стратегических межконтинентальных ракет. Эти материалы уже были в советской печати, хотя и для узкого круга, так что никаких военных тайн у рассеянного профессора я не выведывал, меня интересовали лишь некоторые детали. А рассеян во время краткого дружеского разговора мой собеседник был потому, что похотливым взглядом приглядывал за помощницей режиссера, сновавшей с подругами по хозяйству,— как бы кто не увел, не перехватил. От переживаний на этой почве он обильно потел и постоянно вытирал свой обрюзгший лик большим носовым платком.