Бездна (Миф о Юрии Андропове) - страница 21
Наконец в комнату вплыли три русские красавицы с подносами, на которых возлежали молочные поросята, с треснутой поджаристой корочкой, с маслинами в глазницах, украшенные зеленью.
Раздались аплодисменты, крики «Ура!».
Опять все за столом, наполняются рюмки и бокалы, громогласный клич: «У всех нолито?», «За здоровье нашей несравненной, дорогой, любимой Галины, гордости России!», «Люблю, когда нагло льстят прямо в морду», «Ура Галине!»
И, как говорят в России,— понеслась…
Весьма скоро и поросята были сокрушены, на подносах от них остались раскромсанные скелеты.
— На десерт,— прокричал хозяин квартиры (если он хозяин),— фрукты, мороженое, кофе, чай.
— Нет,— довольно капризно заявила одна из юных красавиц,— требуем духовной пищи. Боря! Тре-бу-ем!
— Тре-бу-ем! — подхватили за столом,— Тре-бу-ем!…
— Уважь народ, Боренька,— сказала Галина Брежнева и чмокнула своего избранника в щеку — И меня уважь.
Все за столом стали неистово хлопать в ладоши. Пришлось присоединиться к этому неистовству, хотя я не понимал толком, что происходит.
Борис Буряце поднял руки, успокаивая публику. Стало тихо.
— Будет сделано,— тихо сказал хозяин квартиры.
На столе появились два старинных бронзовых подсвечника с горящими свечами. Языки огня колебались, возникали расплывчатые тени на картинах, фарфоровых статуэтках, старинных сервизах. Казалось, что стены комнаты ожили, отодвинулись. Нечто ирреальное было в неожиданно возникшем мире…
Появился Борис с гитарой в руках. Что-то затаенно-отрешенное увидел я в его лице. И опасное одновременно.
— Сначала мою любимую,— тихо сказала Галина Брежнева.
Борис ударил рукой по струнам, прозвучал мелодичный проигрыш. И он запел:
Голос у Бориса был сильный, глубокий, полный скрытой страсти и огня:
— Давай! Давай! — закричал Борис, продолжая играть на гитаре и коршуном кружа вдоль стола в стремительном танце, гибкий, стройный, демонический. И мириады огоньков то вспыхивали, то гасли в драгоценных камнях на его рубашке.— Все, все поют!
За столом все подхватили песню:
Я взглянул на Вику — она пела, полузакрыв глаза, с восторгом, самозабвенно, погружаясь, как и все за столом, в экстаз, мне непонятный:
А в какой час я встретил тебя, моя грустная рыжая сказка, моя русская судьба?
Потом Борис Буряце пел одну за другой цыганские песни, без всякого перерыва, требовательным, нетерпеливым жестом обрывая невольные аплодисменты. Песни томительно-тягучие, от которых все вокруг как бы замедлялось, останавливалось, только бесконечная дорога петляла по российским равнинам, уходя к ускользающему горизонту, и цыганский табор шел по ней, исчезая вдали; то песня взрывалась бешеным, ураганным ритмом — гремел бубен, горели костры, пахло жареным мясом и конским потом, молодые цыганки кружились в стремительном танце, вея длинными цветастыми юбками, и отблески огня плясали в их черных очах. В непонятном сладостном затмении кружилась голова, все смешалось в моем сознании: цыганки, томительная лунная дорога, завораживающий блеск женских глаз, молодой кудрявый Пушкин — почему Пушкин? Но я зримо видел его среди цыган в таборе, ночью, под черным южным небом, усеянным яркими звездами. Почему южное небо? «Эй, ямщик! Гони-ка к Яру! Не жалей, брат, лошадей!…» Старая Москва, сугробы, тройка, заиндевелые конские гривы. Как у них говорят? Трескучий мороз…
Цыганский хор, цыганская любовь…
Боже, да что со мною?
Россия…
…Я почувствовал на своем плече руку Вики.
— Арик! Ау… Ты что? — прозвучал ее тихий голос.
— Ничего. Просто задумался. А в чем дело?
— Ты, наверное, пять минут сидишь с закрытыми глазами,— Вика уже громко продолжала: — Галина Леонидовна отдала приказ: «Американца не будить!»
Вокруг засмеялись. Я поискал глазами истинную хозяйку всего происходящего, но не обнаружил ее.