Библейские вольнодумцы - страница 38

В этой незамысловатой на первый взгляд притче в действительности содержится глубокий смысл. Это была, по существу, попытка дать, можно сказать, наиболее радикальный вариант теодицеи, попытка оправдать бога перед всеми теми, кто был наиболее им обижен и обделен в жизни, кто был беден и голодал, страдал от мук физических и духовных, сознавая всю несправедливость своих бедствий. Теперь они узнали от проповедника новой религии, что нищий Лазарь после смерти оказался в раю, на лоне Авраамовом, не потому, что был при жизни праведником, а потому, что — нищим, а богач попал в ад, в геенну огненную, тоже не за свое нечестие и злодейство — об этом в притче нет речи, — а за то, что он уже получил "доброе свое" при жизни. Христианство не могло отрицать очевидности того, что на земле "доброе" и "злое", жизненные блага и бедствия распределены богом между людьми не только не равномерно, но по большей части и несправедливо, одним не по заслугам достается слишком много "доброго", другим — одно "злое", одни нищенствуют и голодают, другие обжираются. Но Иисус торжественно обещал: "Блаженны нищие, ибо ваше есть Царствие Божие (так в греческом оригинале; в Синодальном переводе этот стих "подправлен": "Блаженны нищие духом". — М. Р.). Блаженны алчущие ныне, ибо насытитесь… Напротив, горе вам, богатые! ибо вы уже получили свое утешение. Горе вам, пресыщенные ныне! ибо взалчете. Горе вам, смеющиеся ныне! ибо восплачете и возрыдаете" (Лк.6:20–21, 24–25). Это место из Нагорной проповеди у Луки имеет, конечно, тот же смысл, что и притча о Лазаре. В посмертном существовании в Царстве божьем бог полностью обнаружит и докажет свое правосудие и справедливость: тот, кто недополучил счастья на земле, при жизни, обретет его даже с избытком в Царстве небесном, "на лоне Авраамовом".

И пусть не тревожит бедняка сознание, что он "не без греха", что он, может быть, по бедности или по другим причинам при жизни нарушал Закон, совершал греховное и преступное и что он из-за той же бедности не имеет возможности принести искупительную жертву в храм. Лазарь тоже не мог, однако же попал в рай, в то время как богач, который, вероятно; и на жертвоприношения не скупился, был низвергнут в адское пламя. И уже нищий Лазарь мог сверху вниз, из своего высокого положения на лоне Авраамовом смотреть на богача и на его мучения (может быть, это тоже в немалой степени было для Лазаря, как и для тех "труждающихся и обремененных", кто слушал или читал эту притчу, утешением. Лазарь "здесь утешается", говорит в притче Авраам богачу в ответ на его мольбу о капле воды). Надо было хорошо знать психологию бедных и несправедливо страдающих, чтобы преподать им подобную притчу.

Христианство, конечно, не стало бы ни государственной, ни мировой религией, если бы оно ограничилось обещанием "утешения", пусть посмертного, только угнетенным и обездоленным. Но христианство обещало спасение не только бедным и угнетенным, но также тому, кто не страдал от бедности, но был несчастен, кто был в почете, но не был уверен в завтрашнем дне, кто был богачом, но, сознавая, что его богатство приобретено путями неправедными, со страхом ожидал смерти и посмертного возмездия, а также тому, кто, не веря в загробную жизнь, тем более испытывал леденящий страх перед смертью, означавшей для него превращение в прах, в пищу червям.

Душевное состояние такого человека за два века до рождения Иисуса с глубоким пессимизмом и горечью описал Екклезиаст: "Кто находится между живыми, тому еще есть надежда, так как и псу живому лучше, чем мертвому льву. Живые знают, что умрут, а мертвые ничего не знают, и уже нет им воздаяния, потому что и память о них предана забвению" (9:4–5). Христианство вернуло надежду всем, всем, кто принял новую веру, и, в сущности, поставило при этом только одно условие — уверовать в божественность Христа и его спасительную миссию: "Кто исповедует, что Иисус есть Сын Божий, в том пребывает Бог, и он в Боге" (1 Ин. 4:15). Парадоксальным образом обоснование для этого заключения идеологии новой веры извлекли из Священного писания старой, из Ветхого завета.