Биография вечного дня - страница 28
— Не исключено, — отвечает полковник, потирая руки. — Тогда нам — или тем, кто уцелеет, — не останется ничего другого, кроме как ждать…
— Чего же будете ждать, вы, уце-лев-ши-е?
— Пока случится одно из двух. Либо конфликт между Америкой и мировым коммунизмом — при этом вполне можно будет рассчитывать на реставрацию. Либо окончательно утвердится коммунизм. Его партия станет главной и, может быть, единственной национальной силой… Как все сложится дальше? Увы, дальше может сложиться так, что Болгария не захочет иметь с нами ничего общего — нить раз и навсегда оборвется.
— И вы так хладнокровно все это излагаете?
— Нам остается одно — смотреть на вещи философски.
— Если коммунисты окажутся единственной национальной силой, — с ехидством говорит Крачунов, — если они придут к власти… ха, вам тоже несдобровать!
— Да, красные могут основательно перетрясти командный состав.
— Я имею в виду вас лично. Или вы забыли, какие услуги оказывал нам ваш полк по выявлению и ликвидации этой нечисти?
Полковник отходит от печки и говорит откровенно неприязненным тоном:
— Все, что я делал, я делал по приказу вышестоящего командования.
— Да и мы действовали не без приказа, только, боюсь, такое оправдание нас не спасет…
— Но никаких письменных документов, касающихся тех операций… операций моего полка, не существует. Я был достаточно осторожен и не оставил следов.
— Если нет документов, найдутся свидетели — я один из них.
— Вы пришли меня шантажировать?
Крачунов косится на ближайший стул в надежде на то, что ему предложат сесть, но полковник упорно молчит, хотя взгляд гостя ему понятен.
— Прежде всего, — говорит Крачунов, — прежде всего мне необходимо убежище. Я прошу спрятать меня на территории части, хотя бы на несколько дней, пока…
— Что? — Полковник Грозданов поворачивается к нему всем телом, и кровь приливает к его лицу багровыми пятнами. — Вы хотите укрыться на территории моего полка?
— Да!
— Это исключено. Армия не может служить орудием политики. Если начнутся перестановки в правительстве, армия останется в стороне.
— Позиция нейтралитета? — Крачунов уже не пытается говорить, соблюдая хотя бы внешнее уважение к собеседнику. — Решили выжидать и приспосабливаться, не так ли?
— Не выводите меня из терпения! — предостерегает его полковник.
— Это и есть ваш последний ответ пламенному патриоту?
— Убирайтесь вон!
Крачунов шарахается к двери. От возмущения у него дрожат руки. Он сует их в карманы пиджака, чтобы скрыть дрожь, и натыкается на пистолеты.
— Я готов убраться… Я уберусь, но сперва покончу с предателем, с ничтожеством, принявшим клятву верности царю и отечеству и теперь плюющим на эту клятву перед лицом опасности…
Выхватив пистолет, он снимает его с предохранителя. Полковник не двигается, весь его вид выражает брезгливость и презрение.
— Не глупите!
— Меня — коммунисты, вас — моя пуля!
— Скотина!
Крачунов упирается спиной в дверь, ноги у него подгибаются, он еле стоит.
Размахивает железкой, гнида! Разве этой игрушкой запугать настоящего воина!
— Господин полковник, я не шучу!
— Я всегда говорил: правители, которые рассчитывают только на полицию, ничего не стоят… Убирайтесь вон!
«Я погиб!..» — думает Крачунов и прячет пистолет в карман. Он осознает всю нелепость не только случившегося, но и того, что могло случиться, если бы он поддался своему порыву.
— Прощайте!
Полковник Грозданов что-то презрительно рычит и возвращается к печке.
В сыром коридоре Крачунова вновь обдает тяжелым запахом ружейного масла и ваксы. Одна-единственная лампочка мерцает в самом конце коридора, у выхода, а ведь когда он пришел, горело три. Он делает шаг вперед, и вдруг сильный удар валит его на блестящие плитки кафельного пола, из его глаз сыплются искры — не мелкие и не крупные, как светлячки.
— Тварь ты этакая! — Поручик с бугристым черепом крепко захватил и выкручивает ему руки. — Вздумал грозить пистолетом!.. Отдай оружие!
Капитан с физиономией местечкового брадобрея шарит по карманам, сильные и ловкие пальцы его действуют с завидным проворством.
— Господа!.. — стонет от унижения и страха Крачунов. — Вы меня обезоруживаете в момент, когда… Господа, сжальтесь!