Благородный демон - страница 29

В противоположность женщинам, юность не раздражает, ведь на все можно сказать: «Это возраст». Так и простому народу спускают то, что не прощают буржуазии.

Потом они обедали в ресторане. Он совсем не мог говорить с ней, это было сильнее него, и недоумевал почему — ведь совсем недавно они непринужденно болтали. Сначала ему показалось, будто его заморозил фильм, но потом он понял — просто совершенно не о чем говорить с ней. Он выкручивал себе голову, но ничего не придумывалось. «Мы еще не помолвлены, и уже не о чем разговаривать. Бракосочетание маленькой рыбки и стреляного воробья». Соланж как будто и не удивлялась его молчанию — такое состояние было для нее привычно.

Он намеренно выбрал дешевый ресторан, чтобы наказать ее за гурманство. Из обедающих ужасающе выпирало непробиваемое здоровье. Неужели для пристойного вида обязательно нужна чахотка? Как только они вошли, Косталь ощутил убийственную опасность. Взглянув на каждого из сидевших, он спросил себя: кто же победит в рукопашной? А все остальное — глупости. За столом он держался с утрированным спокойствием и каким-то глуповатым лицом. Однако же при малейшей зацепке схватил бы со стола нож и ударил.

По соседству сидели восьмеро обедающих: отец, мать, дочь, зять, мальчик, малюточка и бабур[14] (счет не сходится, получается всего семеро). Здравомыслящий отец семейства. По мгновенной интуиции Косталь угадал, что он из Орана (колонист?), приехавший провести отпуск в «метрополии». Русый, с жесткими, коротко подстриженными усами и сильно растрепанной головой (к ней никогда не прикасался гребень), ведь он не какой-нибудь эстет, именно это и показывает его близость к земным делам. Мать с раздвинутыми под столом ногами, как и полагается вполне земным людям из Орана. Дочь — черноволосая смуглая козочка. Малюточка — idem[15]. Мальчик, по приятному лицу которого сразу угадывалось, что его зовут Альберт. И, наконец, бабур — неиссякаемый болтун. Все семеро (или восьмеро?) оспаривали друг у друга первенство своими траурными ногтями: возможно, это был траур по иллюзиям французской колонизации Орана.

Но мы ничего не сказали о зяте, ведь именно на нем и сосредоточилось все внимание Косталя: теперь для него все зятья составляли как бы одно большое семейство. К тому же, именно этот являл собой тип Зятя вообще, Зятя с большой буквы. Немой, как карп, он только улыбался, когда кто-нибудь говорил: тесть, теща, жена, мальчик и даже малютка. У него уже появились морщины, довольно глубокие, несмотря на молодой еще возраст морщины от постоянного согласия со всеми. Иногда он даже поворачивался к Косталю, как бы приглашая его выразить одобрение своему тестю или теще и т. д. Ему никто не говорил ни слова, на него даже не смотрели — воистину это был идеальный Зять. А когда он все-таки открывал рот, все опускали глаза. Один только мальчик был с ним помягче — если Зять говорил ему что-нибудь, он произносил несколько слов. Настоящий распятый Зять. Но как все-таки он стал им? Где тот день, когда его, торжествующего, во фраке с глубоким вырезом, окружали подруги невесты? Зятьями были даже Сократ, Гёте и Гюго. Косталь почувствовал, что разочаровывается в человечестве.

— Мьям-мьям! — заявил бабур.

— Да, мой маленький, да. Дидья-до-да, — ответила мать. — Би-би-бо, — и подложила ему ладонь под зад инстинктивным жестом всякой любящей матери.

— Кажется, малышу уже надо, — изрек оранский колонист.

— Уже надо? — переспросила мать. — Да у тебя в глазах двоится. Просто он не хочет сидеть у Полетты. Это мое дело. — Она лизнула ему щеку (поцелуй) и потрясла, как сливу. Потом снова резко лизнула и похлопала по щекам. Она была почти прекрасна, как прекрасно все, что воплощает в себе целый тип, здесь — материнскую истеричность. Наконец она понесла младенца в туалетную комнату. Все семейство, избавившись от матери и малыша, понемногу вновь обрело достойный вид.

Выйдя, они пошли прогуляться на авеню Анри-Мартен. Он так злился на нее, что купил ей букет роз. Она хотела сама нести коробку, и ее добровольный уход на второй план, совсем по-восточному, понравился ему, хотя это навело его на подозрение о предсвадебной политике.