Блестящее одиночество - страница 14
Так многие годы скитался Тимоти по городам мира — побывал везде, повидал всего, был лично знаком с Пабло Нерудой, Хаджи Муратом, получил ордена Бани, Креста и Подвязки, но счастлив не был, так как лелеял единственную мечту — Россию, которая оставалась для него той волшебной страной ветров, тем великим горнилом, в котором плавится мировая история.
Пиздодуев несколько осмелел. „Мирон Мироныч, голуба, помогите“, — уже в который раз повторял он, мертвой хваткой вцепившись в лацканы резидентского пиджака. „Хохошо, хохошо, мой молодой дхуг“, — и Тимоти опять попытался отодрать от себя Степана. Но тот приник лицом к нагрудному карману Мирона и зарыдал. И были это легкие, очищающие слезы, потому что первый раз за долгие годы, после звериного молчания и тоски Пиздодуев заговорил. И не было человека ближе, роднее, чем этот стареющий джентльмен, которому, опять и опять, он начал рассказывать все — и про данетотовские просторы, и про безумную мать-старушку, и про насмешки цеховых коллег, и про космос, и про безликих существ с ледяными руками, и про то, что страшно и что очень, очень, как никогда прежде, хочется жить. Припекало солнце, в кустах бузины вдохновенно горланили воробьи, и англичанин, докурив трубку, благополучно свел вничью одинокую свою партию.
Наконец, когда Тимоти давно перевалило за пятьдесят и он уже было отчаялся, из Вашингтона пришла шифровка: ввиду полученных данных о миграции иудейских меньшинств из государства Израиль на историческую родину в город Москва перебросить говорящего на местном наречии тайного агента WC дробь 5, отныне Сырки на Мирона Мироновича, персонального пенсионера, сына полка, впоследствии труженика полей, в поименованный выше город в целях установления контактов. Без подписи.
И вот О’Хара в Москве. Правда, не все вначале шло гладко. Во-первых, не получалось по годам, так как сыном полка, при всех оговорках, Тимоти быть не мог. В Пентагоне переполошились, подняли архивы, и оказалось, что сотрудник, заполнявший карточку на „сын полка“, по каким-то причинам счел, что каждый советский школьник с таких-то лет воспитывается в полку и что „сын полка“ — обязательная графа в анкете, как, например, „пионер“ или „партиец“. Но все обошлось, потому что, согласно полученным Тимоти данным, в „сыновьях полка“ числились люди самого разного возраста, так как за это им полагались апельсины к Новому году и выезд, всем скопом, на первомайский пленэр с песнями и гармонью. Были неувязки и относительно „труженика полей“, но Тимоти на голубом глазу разъяснил, что употребил слово „полей“ в метафорическом смысле, приведя в качества аналогии „закрома родины“ и забытое „нива“. И вот, когда все уладилось и О’Хара уже почти влился в толпу зевак, став незаметным для досужего наблюдателя, его постигает последний удар.
Кончается советская диктатура, а с ней приходит конец холодной войне. Устанавливаются братские отношения всех стран. Русские открывают границы и со свойственной им прямотой разглашают военные тайны. Словом, мгновенно разваливается держава, против которой годами работала гвардия вышколенных специалистов Си-ай-эй. Так начинается профанация великой идеи великого противостояния двух великих систем.
Сворачивается русская служба Би-би-си, идут массовые увольнения на „Свободе“. Ввиду отсутствия как косвенных, так и прямых дел резко сокращается финансовый поток для разведгрупп и завербованных проституток. Из России отзываются провокаторы и диверсанты. Между немногими оставшимися разгорается жестокая конкурентная борьба.
Немолодые уже резиденты рыскают по Москве в надежде напасть на любой след: высиживают в кафе; посещают филармонию; играют в крикет и гольф; поют в хоре; ездят в метро; лечатся в клиниках; лежат в психушках; сидят по тюрьмам, и все — мимо. Все тайны давно проданы, а путчи носят чисто локальный, если не индивидуально-склочный характер, и под них не получить ни цента. Именно в такой критический момент и появился в сквере у Большого театра Пиздодуев.
На следующий день поутру в Вашингтон полетела шифрованная депеша: „вчера пополудню тетя ксения наконец век знк уехала в давос кататься на лыжах тчк погода солнечная зпт на вершинах шапками лежит снег зпт его хватит надолго тчк Мирон“. Из главпочтамта, потирая руки и от удовольствия щурясь, вышел Мирон Миронович Сыркин. Сегодня он мог не ехать в игорный дом, не идти в баню париться, не посещать ВДНХ, зоосад и выставку работ народных умельцев резьбы по дереву, а также не делать массу других, давно остопиздевших ему вещей. Сегодня был его день. Встречу с Пиздодуевым он назначил на восемь вечера, и у него оставалась уйма времени. Полной грудью вдохнув выхлопных газов, Мирон Миронович осмотрелся, распахнул небрежным жестом пиджак и не спеша, прогулочным шагом двинулся вверх по Тверской. Да, трудно поверить, но это была Москва!