Блудницы Вавилона - страница 11

— Помогите! — вскричала Дебора, не предпринимая, однако, ничего, чтобы спастись. А почему бы и нет? Может быть, суетиться во спасение ниже достоинства элегантной греческой леди?

Вот он, шанс! Схватив Дебору за руку (одной рукой, другая сжимала сверток), Алекс успел дотащить ее до следующего, оказавшегося, к счастью, поблизости, перекрестка. Едва они свернули на другую улицу, как мимо простучали копыта — за сорвавшейся в галоп парочкой пронеслись остальные ишаки, за ними толпа визжащих мальчишек, а уже замыкающим, рассыпая проклятия и охаживая спины негодников хлыстом, неопрятного вида толстяк.

Увлеченный ролью спасителя Алекс дотащил Дебору до середины улицы, прежде чем спасенная уперлась, отказавшись следовать дальше — то ли запыхалась, то ли устала от однообразия доставшейся ей роли, — и уставилась на него широко открытыми глазами. Сердито? Восхищенно?

— Bay. Я бы промочила горло, — на чистейшем языке древней Аттики заявила она.

Никто, кроме них, почему-то не воспользовался этой улочкой, чтобы спастись от поддавшегося стадному инстинкту табуна, хотя она и была совершенно пуста. Теперь же, словно некий невидимый дорожный диспетчер махнул флажком, отовсюду вдруг стали появляться люди. Все они двигались беглецам навстречу.

— Мы, кажется, не туда идем, — сказал Алекс.

— Сомневаюсь, что это так уж важно. Разве что пальцы оттопчут.

— Хочешь сказать, что на кол нас не посадят? За нарушение правил дорожного движения? — Он подмигнул.

Прохожих становилось все больше.

— Да, умеешь ты строить вокруг себя клетку. Чтобы блеснуть остроумием, Алексу пришлось перескочить на английский.

— Ну, мы же ищем бары[3].

Она вскинула голову — шокированная, оскорбленная, готовая развернуться и уйти. Однако осталась. Наверно, высокородные леди не ходят по таким улицам без эскорта.

— Извини, Дсб. Я сейчас спрошу, где тут ближайшая пивнушка или винный погребок.

Прохожий, в пользу которого сделал выбор Алекс — невысокий, смуглый, по виду испанец, — был гол по пояс, зато носил кожаные сандалии, что вряд ли мог позволить себе какой-нибудь бродяга. На его социальное положение указывала татуировка на лбу: солнечный диск, знак Шамаша. Выбритые виски и сохранившаяся на голове смешная прядь волос придавали мужчине сходство с персонажем французских комиксов, детективом Тентеном.

Алекс встал у него на пути.

— Извините.

— Я занят, — угрюмо буркнул загорелый Тептен и, обойдя Алекса, поспешил по улице, оставив после себя запах сандалового дерева.

— Ты спросил раба, — сказала Дебора.

— И что?

— Храмового раба.

— Да уж не своего.

— Раба. — Она повторила слово, словно перекатывая его во рту. — Настоящего, всамделишного раба.

— Все верно. Старушка снова ввела рабство. И не только черное, но и белое.

Она сделала вид, что не поняла.

— Какая старушка?

— Ладно-ладно, притворимся, что ее нет. Пока.

Ее. Он поймал себя на том, что не может — или не хочет — произнести слово «Америка». Мимо прошел еще один татуированный раб. Заметив их любопытные взгляды, мужчина раздраженно сплюнул.

Алекс вдруг понял, что видит их не со стороны, а примеряет на себя их шкуру.

Рабы. Люди, являющиеся собственностью других людей. Как лошадь или собака. Только от лошадей пахнет по-другому.

А может быть, в Вавилоне рабы все, татуированные и не татуированные? Рабы мечты, притворства, фальсификации? И не были ли заезжие свободные греки искателями особого вида рабства, рабства неудовлетворенного любопытства, независимо от того, что ждало их здесь — богатство и слава или трудные времена?

— Наверно, — задумчиво констатировал Алекс, — если они фальшивые рабы, то и все остальное здесь тоже фальшивка.

А если раб сбежит? Будут ли солдаты преследовать беглеца с собаками и копьями? Можно ли пересечь границу

штата, отделяющую Вавилонию от Америки, и снова стать свободным?

Америки еще не существует. Америка пребывает в безвестности. Граница штата — линия сброса во времени, за которой Вавилония ушла в прошлое, нырнув, как измеряющий глубину кит, в бездну истории. Можно ли даже мечтать о том, чтобы выбраться из чрева такого кита? Ведь кит нырнул, ушел в глубину, чтобы выжить — по меньшей мере ментально, — пока оставшаяся на поверхности Америка корчится под обжигающими лучами вечного, насмехающегося над эпохами солнца, Шамаша, судящего людей и деяния их и одно за другим отправляющего царства в пустую тьму, которая и есть после-жизнь и которая есть потомство.