Болотный попик - страница 3
До Ефремова Егор добрался быстро, на другой же день, а оттуда два дня не мог попутную машину до поселка найти — не ездит туда никто. Хозяйка, у которой он нашел в поселке комнату, Фелицата Прокофьевна, жалела его:
— Что ж это вас к нам-то прислали, в нашу дыру? Неужто получше места не было?
Церквушка, в которой Егору служить, крошечная, тесная, повернуться негде. И запущенная очень — везде пыль, паутина. Прихожан у Егора мало — какие из стариков больны, какие уже и вовсе с постели не поднимаются. Первое время, правда, часто ходили три девушки, совсем молодые, — смотреть на нового батюшку. Но потом и они перестали. Егор как-то случайно слышал их разговор:
— Тщедушный он какой-то, некрасивый, — говорит одна. — И ростом не вышел, совсем коротышка.
— А бородка-то, бородка, — смеется другая. — Жиденькая, две волосинки…
А третья говорит:
— А мне жаль его… Сердце у него одинокое…
Егор потом еще несколько раз видел эту третью в храме. Как-то после службы она провожала его до дому. Звали ее Аидой.
— У меня весной мама умерла, — рассказывала она. — А тут недавно во сне явилась. Говорит — замуж тебе надо…
— Да, да, — отвечает ей Егор. — Умершие все рядом с нами, так с нами и живут… Тут вот в чем дело… Если есть только этот мир, то все в нем бессмысленно: болезнь, страдания, смерть. Все получает смысл, если есть жизнь невидимая.
Аида слушала Егора, слушала, а потом, когда они уже возле дома были, и говорит:
— Хотите, я буду к вам приходить убираться, готовить?.. Я могу и жить с вами…
Егор слабо так улыбнулся:
— Мне нельзя с женщиной жить… У меня сердце слабое…
Аида сначала молчала, потом заплакала.
— Я все одна, одна… А мне тоже семьи хочется, мужа… Здесь же нет никого…
— Бог даст, все у тебя будет, — утешает ее Егор. — Вон ты какая красивая — глаз не оторвать. Ты только не ожесточайся. Это от демона. Демон ожесточает сердца наши…
Больше Аиду Егор в храме не видел. Он как в должность свою вошел, ему сразу и помощник сыскался — Мефодий Свиридович, хромой старик с военными орденами. Мефодий Свиридович следил за порядком, прибирался в храме, помогал во время службы. Денег за труды не брал, просил только поесть что-нибудь. Егор покупал ему из еды что мог — у самого денег-то негусто.
— Раньше-то я хорошо жил, — рассказывал Мефодий Свиридович. — Боевой ветеран, инвалид… Пенсию аккуратно носили, вовремя. А теперь все по-новому. Кругом все дельцы, коммерсанты… Только и дела, что торгуют… Я до вас, батюшка, на паперти здесь сидел, милостыню просил Христа ради…
Каждый почти день Егор ходил по домам, навещал тех, какие сами ходить не могут. Носил им молоко, хлеб, помогал по хозяйству. Чаще всех бывал он у бабы Прасковьи. Ее в поселке так и звали — Параскева-болящая, с постели она не вставала. Принесет ей Егор молока, а она всегда одно и то же:
— Заждалась я, отец Георгий… Не хочет, видно, Господь прибрать меня… Не милостив ко мне…
— Не говорите так, матушка, — увещевает ее Егор. — Это вас дьявол смущает…
— Не верю я ни в какого дьявола. Нет его… Верить в дьявола — это грех.
— А дьяволу только это и нужно, — говорит Егор. — Чтобы в него не верили. Нет его — и говорить не о чем… Нет уж, матушка… Если вы верите в Бога живого, надо верить и в другую личную силу — темную, противную Богу.
— А я вот не верю… В Воскресение верю, а в дьявола — нет. Ты скажи, отец Георгий, будет Воскресение или нет?
— А Воскресение уже совершается, — отвечает Егор. — Мы воскресаем, когда познаём Бога истинного. Как познаем, всякий раз и воскресаем.
Егор часто прибирался у Прасковьи в комнате — подмести там, мусор выкинуть. Вот идет он по двору с помойным ведром, на лавочке сосед сидит, Гвоздарёв, жестянщик.
— Нет, батюшка, — говорит он. — Не Георгий ты! Тот с копьем и на коне. А ты — с ведром помойным…
Этот Гвоздарёв проходу не давал Егору. Как увидит, что Егор к Прасковье пришел, тут же за ним. Встанет в дверях и начинает с порога:
— Меня вот что интересует. В Библии, к примеру, сказано: сотворил Бог небо и землю. Ну, хорошо, это я допускаю… Только вот что интересно — из чего же, спрашивается, Господь творил? Из какого то есть материала? Вот я, скажем, воронку какую делаю или бидон. Так мне же ведь материал нужен, жесть. А там как? Материя, что ли, какая особая? Она что же — до Бога, значит, еще была? Или вовсе творил он из ничего — из пустоты? Как это понимать?