Большой дом. Пожар - страница 36
— Что такое? Говори же! — крикнула Айни. — Выкладывай все сразу! По крайней мере, после этого ты успокоишься.
— Нет, ма, — прошептала Ауиша. — Не надо, чтобы соседи знали. А то дурной глаз…
— Бери ведро и идем, — приказала Айни.
Голос матери упал, стал неуверенным, недоброе предчувствие овладело ею. Оно часто с неудержимой силой переполняло ее сердце. Тогда сильнейшее возбуждение сменялось у нее состоянием полного безразличия.
— Казалось бы, — проговорила она сквозь зубы, — господь бог уже с избытком наградил нас своими благодеяниями.
Как и все женщины, Айни говорила «благодеяние», когда хотела сказать «несчастье».
— Хватит с нас. Мы просто не знаем, что с ними делать. Дурной глаз и так навредил нам больше, чем нужно…
— Что правда, то правда, мать, — подтвердила Ауиша.
В этом доме нельзя было шагу ступить: на вас тотчас же устремлялось сотни глаз.
— Иди же вперед. Не стой столбом, дурак, — сердито проговорила Айни.
Омар беспрекословно последовал за матерью. Несмотря на тяжесть полного ведра, Ауиша легко побежала вперед, делая крохотные шажки. Она держала его обеими руками перед собой, изо всех сил стараясь не проронить ни единой капли. Горя нетерпением, она умоляла мать поторопиться. В ее голосе слышалась радость. Как ни старалась девочка ее скрыть, это становилось все труднее. Может быть, в конце концов, и не произошло ничего ужасного?
— Скорее, ма! — умоляла Ауиша, бегом пересекая двор.
Омар замыкал шествие, размышляя.
— Мать, что такое дурной глаз?
— Чтоб тебя черт побрал!
— Вот увидишь, ма, — обещала Ауиша. Она уже успела поставить ведро в комнате и возвратилась обратно. — Вот увидишь и будешь удивлена, очень удивлена.
После залитого солнцем двора глаз ничего не мог различить в полутьме, в которую была погружена их комната. Они как бы вошли в черную спокойную воду. Яркий свет еще ослеплял их.
Из глубины комнаты послышался голос: это была Марьям, которую они не видели.
— Ma, ма, иди сюда, посмотри!
Та же сдержанная радость звучала в ее голосе.
— Что такое? В чем дело? — спросила Айни. — Что случилось? Я ушла какую-нибудь минуту назад, успела дойти лишь до водоема, и вдруг все перевернулось вверх дном. Я вас просто не узнаю. Говорите! — приказала она.
И мать стала браниться, по обыкновению пронзительно крича.
— Иди же сюда. Взгляни сама, собственными глазами, — говорили дочери.
Теперь Ауиша уже не пыталась скрыть радость.
— Где ты? — спросила Айни.
— Ма, — продолжала звать Марьям. — О, ма!
— Должно быть, что-нибудь случилось. Мои дочери сошли с ума. — И Айни крикнула: — В чем же дело? Скажете ли вы наконец?
— Ма, ма! — опять запищала, смеясь, крошка Марьям.
— Вот дуреха! — проговорила мать. — Чего это она кричит: «ма, ма»?
Смех девочки лился без конца. Она повторяла как эхо: «Ма, ма!»
— Что? — донеслось с противоположного конца комнаты.
Заговорил Омар:
— Она зовет нас, просит поскорее взглянуть. Так идем же.
— Заткнись, — угрожающе сказала мать.
Ауиша танцевала. Она бегала по комнате, махала руками, ласково окликала мать. Затем сделала пируэт, покружилась на месте и опять стала танцевать.
Глаза привыкли к темноте, и они увидели Марьям. Она сидела возле камышовой корзины, почти такой же большой, как она сама. Девочка держала ее за ручку с нежностью, словно лучшую подругу. Пузатая корзина, казалось, была наполнена до краев. У Айни никогда не было такой корзины: откуда она взялась, кто ее принес? И что в ней такое?
— Картошка! — закричала вдруг Ауиша, вертясь вьюном. — Это картошка, ма! Картошка!
Эти слова звучали, как песня, и эта ликующая песня становилась все громче.
Все заговорили разом:
— В корзине картошка.
— И испанские артишоки.
— Да, и артишоки.
— И, кроме того, бобы.
— И еще помидоры.
— Да, да, все это.
— И мясо, ма. М-я-я-со! Взгляни, ма, большой кусок.
— И мясо тоже?
Девочки то кружились, распевая, то бегали взад и вперед по комнате. «Картошка! Артишоки! Мясо!». Они не помнили себя от радости. Мать одна сохраняла хладнокровие, она казалась даже подавленной. Детям нет дела, откуда взялось такое богатство. Раз оно тут, этим все сказано. И Айни не проронила ни слова.