Большой дом. Пожар - страница 62

— Придет день, и наши дети потребуют у нас страшного ответа. Они поднимутся, чтобы проклясть нас… Мой взор проникает в будущее. Я вижу своих внуков, справедливо разгневанных, предающих анафеме память предка… Я вижу, они приближаются ко мне, но что такое они говорят? Аллах всемогущий!

Ужасное видение, казалось, потрясло старика, и он погрузился в задумчивость.

— Если вы покинете свою землю… — продолжал он глухо, — ваши дети, ваши внуки и правнуки… все ваши потомки до последнего колена потребуют у вас отчета. У вас не окажется никаких заслуг ни перед ними, ни перед своей страной, ни перед будущим…

Он говорил это перед всеми собравшимися крестьянами Бни-Бублена.

— Разве мы не стали как бы пришельцами в своей собственной стране? Клянусь богом, соседи, я говорю то, что думаю. Может показаться, что мы — иностранцы, а иностранцы — здешние уроженцы. Они всем здесь заправляют, а заодно хотят стать и нашими хозяевами. Завладев всеми богатствами нашей земли, они считают своим долгом нас ненавидеть. Разумеется, они умеют обрабатывать землю, тут ничего не скажешь! И все же эти земли — наши. Но они все были у нас отняты: и вспаханные сохой и вовсе невозделанные. Теперь пришельцы угнетают нас на нашей же земле. Не кажется ли вам, что нас посадили в тюрьму, взяли за горло? Нечем больше дышать, братья, нечем дышать!

Бен-Юб — мужчина, настоящий мужчина. Теперь он уже состарился. Но никто не стал бы отрицать, что он был всю свою жизнь мужчиной и сейчас еще оставался им — человеком храбрым, мужественным, прямодушным, всегда говорившим то, что думает. Сухой, крепкий, с суровым лицом гайдука, он, без сомнения, принадлежал к кулуглы[9]. Его длинные седые усы падали вниз, как концы плети. Правда, он стал землепашцем, однако чувствовалось, что при случае он вновь обретет все повадки дремавшего в нем воина.

Бен-Юб до сих пор еще много работал. Он был из тех, кто высыхает от работы. Никто не мешал ему говорить о том, что было у него на душе; он не мог замалчивать зло, где бы оно ни встречалось. Во всякую погоду его легко было узнать даже издали по широкому красному домотканному поясу, который он несколько раз обертывал вокруг бедер, прихватывая им верх шаровар и полы серовато-голубой куртки. По старинному обычаю, он шел в поле, осматривал посевы и трудился все дни недели. Едва лишь отдыхал несколько минут в пятницу, во время послеобеденной молитвы.

Бен-Юб оглядел по очереди всех соседей, которые не проронили ни слова. Его глаза уже не смеялись; еще недавно блестевшие в них веселые искорки исчезли.

— Тот из вас, кто еще может свободно дышать, пусть скажет об этом, — проговорил он. — Кто еще может дышать?

Он обвел взглядом всех собравшихся. Никто не раскрыл рта. Бен-Юб помрачнел и сказал:

— Да, они каждый день вырывают у нас кусок нашего собственного тела! Остается лишь глубокая рана, из которой уходит наша жизнь. Они сжигают нас на медленном огне, вытягивают у нас все жилы. Лучше надорваться от работы, чем уступить свою землю, чем уйти с нее; лучше умереть, чем отказаться от одной пяди этой земли. Если вы откажетесь от своей земли, она тоже откажется от вас. Вы сами и дети ваши — все вы будете влачить жалкое существование до самой смерти.

Так говорил Бен-Юб в этот предвечерний час. Крестьяне разошлись с чувством гнетущего беспокойства в сердце.

Кара не пропустил ни одного слова из этой проповеди.

Когда, по возвращении домой, крестьяне остались наедине со своими мыслями, они подумали об этих словах Бен-Юба и вспомнили о том, что он говорил им еще совсем недавно:

«Наша жизнь — не жизнь. Ее уже давно нельзя назвать жизнью. Мы тоскуем, у нас нет сил жить. Наши родители, деды, прадеды… знали чувство долга. Они не представляли жизни без долга. Почему я так говорю? Да потому, что знаю о них, об их времени, о том, как они понимали жизнь. Именно сознание своего долга сделало из них настоящих людей, тогда как мы не нашли ничего лучшего, как избавиться от всяких обязанностей. Мы, как животные, — едим и ни о чем не думаем. У нас больше нет долга, нет цели в жизни. Жизнь нам кажется бессмысленной, наши поступки — никому не нужными, мы бродим по земле, тяготясь сами собой. В работе, которая нам надоела, мы не находим радости, нет ее и в дружбе с соседями; нас уже не радует беседа с друзьями, подрастающие дети, плодоносящая земля. Это признак того, что нам нужны новые задачи, цель в жизни. Мы живем и работаем уныло, по необходимости, для того, чтобы не дать пламени угаснуть в ожидании лучших времен. Жизнь вернется и возвратит нам радость, когда мы поймем, что нам нужно делать».