Братья Витальеры - страница 3
— Говорите что хотите, — возмущённо крикнул Клаус, — но они же были христиане?
— Да, точно такие же христиане, как и наши господа рыцари-разбойники, такие же христиане, как и все власть имущие, которые думают только о своём богатстве да о власти, а бедный народ обманывают и грабят. Самые отъявленные негодяи тоже называют себя христианами.
Йозефус остановился, дёрнул юношу за куртку и, глядя прямо в глаза своему юному спутнику, продолжал убеждать его:
— Христиане? Христиане!.. Да, да, те, кто так себя называют, должны бы быть порядочными людьми. А они?.. Ричард, король Англии, тоже называл себя христианином, мой мальчик. Рыцари называли его Львиным Сердцем[6], а надо бы называть тигриным. Он тоже побывал в «святых землях» и однажды уничтожил три тысячи пленных сарацин[7]… У его противника, язычника, султана Саладина[8], была в тысячу раз более благородная душа, чем у этого Львиного Сердца или у любого другого титулованного рыцаря креста… Нет, не по словам судят о людях, а по делам их.
Но особенно поразило Клауса то, что Йозефус, оказывается, много лет тому назад был нищенствующим монахом.
Клаус услышал от него об «апостольских братьях»[9], которые отвергали жизненные блага и удовольствия, не имели ни домов, ни имущества, ходили по земле, проповедуя христианские истины, и жили подаянием. «Они были непримиримыми врагами папства, — рассказывал Йозефус, — считали, что именно папство отступает от истин христианского учения».
Клаус услышал от Йозефуса о мужественном борце Арнольде Брешианском[10]: самоотверженный защитник правды и справедливости, он погиб на костре. Юношу поразила судьба богатого торговца из Пармы Герардо Сегарелли[11]: тот роздал своё имущество бедным и, став беднейшим из бедных, жил в ужасной нищете. Герардо тоже был сожжён негодяями, которые, называя себя христианами, искали только власти и богатства. Кто был не с ними, тех они называли еретиками, а преследование и уничтожение еретиков объявили богоугодным делом.
Да, о еретиках Клаусу слышать уже приходилось. Все боялись еретиков, и каждый опасался, как бы его самого не назвали еретиком. И он украдкой поглядывал на старого Йозефуса, который откровенно выступал против властей, совершенно не скрывая, что он еретик. С какой любовью и восхищением говорил он о фра Дольчино[12] — сыне священника — и о монахине Маргарите из Тренто[13], которые подняли восстание против папского владычества и руководили героической борьбой в далёком городе Каркассоне[14] и на Монте Цебелло[15]. И хотя они были мужественными борцами, готовыми пожертвовать собой, несправедливость, подлость и ложь все же одерживали верх.
Старик замолчал.
Солнце уже давно было у них за спиной. Они зашагали быстрее, потому что впереди был лес, который они хотели миновать до наступления темноты.
И вдруг Клаус спросил:
— Люди добрые или злые, Йозефус?
Старый коробейник ответил не сразу, некоторое время он задумчиво смотрел прямо перед собой, потом произнес:
— Одни — злы, другие — глупы. Плохие? Да, все они плохие.
— Это неправда! — возмущённо крикнул юноша.
— И все же это так. Звери они, звери глупые и звери злые. Можешь не верить мне, да только рано или поздно сам убедишься в этом.
— А вы? Вы — тоже плохой человек? — вызывающе спросил Клаус.
— Да, тоже, — ответил старик и, ещё и ещё раз подтверждая это, повторял: — Тоже… тоже!
Раздражение и злость Клауса пропали, он со страхом теперь смотрел на своего спутника. А тот больше не обращал внимания на юношу; пристально глядя перед собой, он с ожесточённым упорством быстро шагал вперёд, вытянув шею и сгибаясь под тяжестью своего короба.
… Подойдя к городу, они расстались.
В Висмаре был базарный день. Изумлённый Клаус ходил по улочкам, любовался добротными, красивыми, плотно прижавшимися друг к другу домами, величественными кирхами, но больше всего — огромными кораблями в гавани. Все вокруг суетились, что-то делали. На большую коггу[16], на главной мачте которой развевался яркий флаг, грузчики таскали тяжёлые мешки. Потеряв дар речи от удивления, Клаус некоторое время следил, сколько же таких мешков может поместиться в чреве корабля?! Но в трюмы грузили все новые и новые мешки. По кривым улочкам тащились многочисленные повозки. Шли крестьяне и крестьянки с большими коробами и корзинами за спиной. Надменный служитель ратуши с широким мечом в ножнах проскакал мимо и подозрительно посмотрел на него. Клаусу пришла на ум песня, которую пели в Дортине на Эльбе, где он жил у крестьян: