Бродяга - страница 12

   Я жил у них достаточно долго, так что научился многим их словам, и понимал, что тот говорит от чистого сердца.

   Старик привёл меня в тёмную берлогу, захламлённую всяческим барахлом: сшитыми из цветастых лоскутьев амулетами, тотемными деревянными фигурами, а также вываренными черепами поверженных в прежние годы врагов, что теперь служили оберегами победителям (не очень-то действенными, как выяснилось). Раз его "добро" всё равно должно было перейти во владение шамана Синепёрых, то он не испытывал сожаления, если прежде что-то из этого досталось бы пусть и стороннему, но достойному человеку. Я отнекивался как мог, но меня, тем не менее, одарили. Заметьте, не за убийства, которых я и не совершал, а за спасение.

   Когда мы вышли из пещерного сумрака обратно под свет солнца, старик сказал, что мне лучше их покинуть - неизвестно, как изменится отношение к чужаку после Красной ночи. Я счёл его совет разумным и сразу ушёл из тех краёв.

   На прощание шаман признался, что ему тоже скоро предстоит отправиться в путь. Гораздо более дальний, нежели мой, хотя сам он не очень-то спешил туда. В племени мог быть только один Проводник Душ и у Синепёрых он уже имелся. Молодой и гордый. Старому же шаману предстояла встреча с предками их народа.

   На том моё путешествие по землям темнокожих людей, обитающих на границе песчаного моря, закончилось.

   Слова отзвучали, в конюшне повисла странная тишина, словно каждый из них ещё прислушивался к последним отголоскам рассказа. Рядом фыркали лошади, переступая в тесных стойлах. Пахло их потом и от соломенной пыли першило в носу.

   - Чем же тебя одарили? - поинтересовался Тритор. - Покажи нам. Докажи, что твои слова не простая выдумка.

   Брин, судя по всему, придерживался того же мнения. Георг не хотел расстраивать юнца, но сейчас показывать ему было нечего.

   - С радостью бы, только давно это случилось. С тех пор всё, что мне подарили, я распродал, чтобы прокормиться в дороге. Да и невелико было богатство - блестящие камушки да резные статуэтки животных. Чем ещё могло владеть полудикое племя?

   - Угу, - "понимающе" промычал Тритор.

   Брин всё равно улыбался - рассказ бродяги ему понравился.

   - Посмотреть мир - хорошее стремление, сам ему следую, - добавил Георг. - Сидя же в замке никакого умения не получишь и опытным воином не станешь.

   - Уж лучше сидеть в тепле, чем шляться неприкаянно. - Тритор остался при своём, и бредовые истории чужака, что работал за еду, его ни в чём не переубедили.

   - Каждому своё, - кивнул бродяга, возобновляя махать вилами.

   Брин вернулся к лошадям. Вскоре к нему подошёл брат.

   - Странный тип, этот твой новый приятель, - сказал он полушёпотом.

   Мальчик гладил протянутую морду чей-то смирной кобылы. Тёплую, словно бы бархатистую. Он подозрительно посмотрел на старшего. Но тот со скучающим видом ковырял носком сапога лежалую солому.

   - Ну и что? Он хороший человек.

   - И кто он такой на самом деле? Откуда пришёл? И эта его крыса... Кажется-то он безобидным, а всё же чужак. Хошь, не хошь, а надо держать ухо востро.

   - Это не крыса, а мышь, - поправил Брин. Он и сам хотел бы узнать побольше про бродягу. - У него шрамы по всему телу, я видел. Но ничего кроме этой истории он мне не рассказывал. Даже что в мешке лежит посмотреть не дал.

   - Что там может лежать? Жалкие пожитки.

   - Он его очень бережёт. У него там...

   Брин понял, что едва не сболтнул лишнего. А ведь его просили.

   - Что у него там? - Тритор уловил заминку.

   - Ничего. - Брин протянул руку над невысокой дверкой, вновь погладив подставляемую морду. Брат ещё подождал, но ничего нового ему здесь было не вызнать. Сплюнув, Тритор направился к выходу из конюшни.

   - Пойду, подышу свежим воздухом, а то тут слишком воняет, - сообщил он.

   Чистку стойл Георг продолжал до самого обеда. Брин всё время околачивался рядом, но кроме кратких шуток ничего не услышал. Мышь куда-то запропастился. Мальчик не сумел отыскать его, хоть и переворошил солому во всех углах. Он гладил лошадей постояльцев и заглядывал в их огромные влажные глаза. Ему казалось, что лошади хотят его о чём-то спросить, о чём-то очень важном. Только не могут. Потому в их глазах и застыл этот невысказанный вопрос.