Бродяга - страница 6

   - Что интересного происходит в ваших краях?

   Для Брина вопрос был в новинку. Обычно это он всех расспрашивал, а тут кому-то понадобились его рассказы. А они у него имелись, пусть немного, но имелись. Только все вдруг забылись.

   - Да... ничего. Скучно у нас.

   - Как так? В таверну должно приходить множество людей. Тут разве до скуки?

   Брин оживился. Бродяга натолкнул его на правильные мысли.

   - Да, народу приходит много. Они о разном говорят. Но почти всегда невесело. Они пьют и жалуются друг другу на жизнь и на то, что дела идут плохо.

   - В этом ты прав, - согласился Георг. - Самое печальное, что у людей в головах сплошь невесёлые мысли.

   - Тритор говорит - жизнь паскудная, потому все и пьют. - Брин чуть испуганно скосился на чужака: не отругает ли за бранное слово. Однако тот или не обратил внимания, или не посчитал сказанное таким уж бранным.

   Вместо этого бродяга сам стал рассказывать:

   - Жизнь такая, какой ты её видишь. Вот в одном городе, где я когда-то бывал, жил человек, который тоже считал, что жилось ему невыносимо тяжело. От этого он очень страдал. А был он главным богачом того города - правителем целой страны. И всё у него имелось: и деньги, и тысячи рабов, и роскошный дворец с фонтанами, по которому гуляли птицы с разноцветным оперением. Но, ни горы золота, ни готовые исполнить малейшую прихоть слуги не могли снять тоски с сердца несчастного правителя. И когда терпеть стало совсем невмоготу, он перерезал себе вены, надеясь, что в том месте, куда попадёт после смерти, участь его будет не столь беспросветна.

   Брин замер с поленом в руках, не донеся его до сажени.

   - Вот как бывает. А ещё в том дворце на кухне состоял мальчик-сирота, который выносил мусор и выполнял прочие мелкие поручения. Жил он в хлеву, спал вместе с коровами. Когда за проделанную работу ему давали сладкий пирог, он чувствовал себя самый счастливый человек на свете. И счастлив он бывал каждый день, потому что на той же кухне работала добрая кухарка, никогда не забывавшая угостить его.

   Брин задумался, потом сказал:

   - У нас тоже жил бездомный мальчик-бродяжка. И спал он тоже в хлеву. Делал разную работу. Мы с ним даже дружили, хотя мать запрещала. А потом она как-то отругала его за то, что он задержался и не прибежал по первому её зову, а Тритор его ударил. Тогда ночью бродяжка украл у нас курицу и сбежал. Он ещё хотел поджечь таверну, но его увидел постоялец, вышедший по нужде, и прогнал.

   Георг дособирал дрова, отряхнул ладони.

   - Так, здесь вроде бы закончили. Где у вас можно умыться?

   За сараем в огороде, где Мами выращивает овощи, имелась бочка с водой. Брин вызвался проводить.

   Бродяга взял свои немногочисленные пожитки. Видя, что тот хромает, мальчик хотел помочь нести мешок, но Георг сказал, что носит его полжизни и дальше уж как-нибудь сам справится. Брин украдкой глянул в бородатое лицо - что тот вдруг посуровел? На плече бродяги сидел белый мышь, похожий на комок пуха.

   - Мышь вернулся!

   - Он всегда рядом. - Бродяга одним пальцем погладил зверька.

   Пёс остался дремать у стены сарая и про него все забыли.

   Бочка нашлась точно там, где сказал Брин.

   Георг развесил свой плащ для просушки на заборе, шляпу водрузил на верхушку столба. Скинул рубаху и, довольно фыркая, принялся плескать на себя холодную дождевую воду. Мальчик видел на его жилистом теле многие шрамы. Большие и малые. Старые и, кажется, только успевшие затянуться. Длинные полосы разрезов, веер тонких лучей на спине, тёмные следы ожогов и один особо ужасный бугристый рубец с рваными краями на правом боку. Чем тот был нанесён, Брин не мог себе даже представить, и не хотел. И в добавление к этому скрещенная отметина на лице. Но спросить о происхождении ран мальчик тоже не осмелился. Как и о красивом медальоне, что висел у бродяги на шее. На нём изображалось солнце, что одновременно являлось и чьим-то лицом.

   Пригладив пятернёй ниспадающие до плеч волосы, бродяга прислонился к бочке, предоставив солнцу, что уже высоко поднялось в полностью расчистившемся небе, обсушить себя. Брин подумал, что стоять вот так, без рубахи, и ощущать, как ветер овевает тебя своим прохладным языком, сам он не сможет ещё долго.