Брюс: Дорогами Петра Великого - страница 15

Кончилось то дело, как известно, полной победой Петра: правительницу Софью отправили в монастырь, Василия Голицына сослали, Шакловитого казнили.

Молодой Пётр стал царём-самодержцем.

Среди главных обвинений, предъявленных князю Василию, значилось и такое: «быв послан в 1689 году в Крымские юрты, князь Василий Голицын, пришед к Перекопу, промыслу никакого не чинил и отступил, каковым нерадением царской казне учинил великие убытки, государству разорение и людям тягость».

Воевать под Азовом в 1695 году оказалось куда как сложней, чем под потешной московской крепостцой Пресбург. Янычары, сидя на высоком валу, окружавшем каменные бастионы, били из-за палисадов часто и метко. Злые турецкие пульки легко находили жертвы в неглубоких солдатских шанцах, которыми солдаты Гордона и стрельцы Автонома Головина и Франца Лефорта опоясали Азов. А на другом берегу, в степях Дона пылила крымская орда, с востока наскакивали разъезды ногайцев, а в нескольких верстах к югу, на взморье, белели паруса турецкой эскадры. Словом, непонятно было: то ли русские окружили Азов, то ли турки и татары окружили московское войско? Тем более что в тылу русского лагеря торчали две каланчи с турецкими гарнизонами, и Дон перетягивали свинцовые цепи от одной каланчи до другой, преградив проход московским судам от пристани у речки Койсуги, на которой скопились все запасы царской армии, до засевших в шанцах осадных полков.

Хорошо нашлись охотники, донские казаки. Они взяли ночным штурмом одну из каланчей, после чего турки из другой ушли сами. Речной путь к войску был открыт, баржи и струги подвезли в полки провиант, сбитень и водку — солдаты наелись до пуза, запили водочкой и погрузились в сладкую, но тяжёлую послеобеденную дрёму.

А турки тут как тут! Янычары бесшумно перешли ров и ворвались в окопные шанцы. Многих — стрельцов и солдат — сонными повязали и угнали в Азов, чтобы дале отвезти на Кафу и продать там на невольничьем рынке гребцами на каторжные галеры!

Янычары чуть было не дошли до царского шатра, да спасибо караульной роте преображенцев — не проспала манёвр неприятеля и встретила его дружным залпом. Господь выручил, от диверсии отбились!

Солдаты и стрельцы люто осерчали на турок и, когда генералы кликнули охотников на штурм твердыни, вызвались тысячи. Дабы облегчить штурм, на другом берегу Дона князь Василий Долгорукий поставил батареи тяжёлых орудий, которые за час смели прибрежные турецкие палисады.

— Никак взяли Азов, генерал? — обратился Пётр к Долгорукому.

— Да нет, государь! Стрельцы Лефорта и Головина опять перед высоким валом залегли. Да и что из них за воины? Так, московские лавочники и сидельцы, — сердито вырвалось у князя. — А турки, глянь, из замка резерв свой вывели, да по нашим шанцам из тяжёлых пушек палят!

Пётр и сам видел: толпа беспощадных янычар ворвалась на взятый гвардейцами больверк и всю долину затянуло пороховым дымом от взорвавшихся тяжёлых бомб — турецкие пушки из замка били непрестанно.

Одна из бомб взорвалась и в колонне тамбовцев, бросившихся было на выручку гвардейских полков. Впереди своего полка под знаменем вышагивал старый полковник Виллим Брюс. Так он и пал от осколка бомбы, под полковым знаменем. Тамбовцы ударились после того в ретираду, но солдаты-знамёнщики вынесли своего полковника на руках.

— Гвардейцы и казаки отступают уже к Дону, генерал, а полки Лефорта и стрельцы Головина так и сидят в траншеях! — обратился к Гордону молодой адъютант Адам Вейде.

— Сам вижу, поручик! — проскрежетал Гордон. И горько добавил: — Да полковника Виллима Брюса сразили! Что же, прикажи трубить отбой!

— Бутырцы покинули взятый было больверк.

На другой вечер братья Брюсы — высоченный загорелый преображенец Роман и бледный от постоянного сидения в тёмных минных галереях Яков — хоронили своего отца в новом русском укреплении Новосергиевске, недалеко от Азова.

Присланная из лагеря рота солдат дала троекратный прощальный залп, братья бросили землицу на походный гроб, погруженный в сухую могилу, как вдруг из-за их спин выступили Пётр и Патрик Гордон.

— Добрым воином был ваш отец, братья! — глухо сказал Пётр. И добавил с печалью: — Он, помню, ещё при моём покойном отце начинал русскую службу! — И, обняв Якова Брюса, молвил: — Служите мне верно, шотландцы, и я о вас попечение иметь буду! — Затем, обернувшись к Гордону, Пётр тяжело вздохнул: — Что ж, генерал, значит, отступаем всё же на Валуйки? Токмо я в следующем же году вернусь под Азов! И вернусь не только с сухопутным войском, но и с флотом! А здесь, в Новосергиевске, мы трёхтысячный гарнизон оставим. Пусть эта крепостца торчит как острая заноза супротив турецкой твердыни!