Брюс: Дорогами Петра Великого - страница 46

Дабы ободрить фельдмаршала не токмо письмом, но и великой подмогой, царь двинул от Вильно в Курляндию гвардию и пехотную дивизию князя Репнина.

При этом известии Левенгаупт, забыв обо всех своих победных письмах и реляциях, отступил из столицы Курляндии Митавы в хорошо укреплённую Ригу. Для защиты Митавы он оставил только небольшой гарнизон. Пётр решил этим воспользоваться и взять столицу герцогства.

Но Уитворт не увидел штурма. Дело в том, что пока полки Репнина подводили апроши, а Брюс устанавливал тяжёлые пушки против восточной стены фортеции, гвардия под командой Михайлы Голицына без боя вошла в западное предместье Митавы. К удивлению Голицына, шведы не только не сопротивлялись в предместья, но и с главного вала фортеции постреливали лишь одиночные караулы, сам же вал во многих местах осыпался и завалил ров. У нищего Курляндского герцогства просто не было средств, дабы подновить укрепления.

Семёновцы Михайлы Голицына легко взошли на вал, прогнали слабые шведские караулы, а затем сбили ржавые замки и распахнули западные ворота фортеции. Шедший во втором эшелоне Преображенский полк ворвался в город и двинулся к замку. Князь Михайла отправил к шведскому коменданту парламентёров, требуя сдать Митаву, и, к неслыханной его радости, швед крепость сдал. Левенгаупт, отступая из Митавы, оставил там только раненых и увечных солдат, а сами жители Митавы не собирались сражаться за славу шведского короля и не шли в городское ополчение.

Прискакавший от Голицына бравый офицер-семёновец разъяснил и царю, и Репнину, и Брюсу, отчего это над митавским замком спустили королевский шведский штандарт и подняли белый флаг.

— Вот хорошо бы, господин посол, дабы вот так, без крови, сдались бы мне все шведские фортеции! — весело прогудел Пётр британскому послу, Репнину же приказал не чинить жителям Митавы никаких притеснений.

Гарнизоном в Митаве стала царская гвардия.

— Не обижайся, Аникита Иванович, но гвардия первая вошла в город, ей и стоять гарнизоном в столице Курляндии! — разъяснил царь свой приказ. И в утешение добавил:— А тебе, Аникита Иванович, идти со своей дивизией к Бауску: там тоже шведский гарнизон стоит!

Молодого же полковника семёновцев царь принародно расцеловал, произвёл в генерал-майоры и приказал командовать всей гвардией.

— Не подведёшь?

— Не подведу, государь! — преданно выкатил карие глаза молодой Голицын.

— Ну, что же, князь, пойдём считать трофеи в рыцарском замке Кетлеров, последних властителей Ливонского ордена. Царь Иван Грозный орден Ливонский разрушил, да замок не взял. Я его дело, как видишь, счастливо продолжил.

Чего только ни насчитали Пётр и Голицын в подвалах замка Кетлеров: одних рыцарских доспехов здесь было на пару тысяч ливонских рыцарей.

— Всё ржа и тля, ржа и тля! — Пётр ботфортом разбрасывал старые доспехи.

— А вот пушки, государь, и мортирцы на стенах стоят самые добрые! — доложил царю Брюс, когда Пётр и Уитворт вышли из кетлеровских подвалов на стены замка. — И число тех орудий самое великое: двести девяносто пять!

— Вот спасибо, Яков, радуешь капитана-бомбардира! — Пётр сжал своего артиллериста в крепких объятиях.

Через неделю капитулировала и крепость Бауск, где на стенах крепости взяли ещё девяносто пять пушек. Теперь над всей Курляндией развевались петровские стяги.

На перекрёстках торговых путей из Киева и гетманской Украины, Молдавии и Валахии в Польшу и владения Габсбургов, на торговые ярмарки Бреславля и Лейпцига, от берегов южного Чёрного моря к суровой Балтике, зажатый холмами и замками, лежал город Львов, самый богатый город Галиции да, пожалуй, и всей Речи Посполитой. Но в 1704 году вошла в город непобедимая армия Карла XII и предала город такому разгрому, коего не ведал он со времён хана Батыя. Одного золота и серебра шведы вывезли из Львова на четырёхстах возах, а сколько солдатня выгребла у горожан — никто и сосчитать не мог!

«Война кормит войну!» — заявлял король-воин Каролус. Речь Посполитая ещё помнила, как, взяв Торунь, король не только стребовал с города контрибуцию в сто тысяч талеров, но ещё обложил реквизией монахов и монашек на 60 тысяч талеров за то, что, воодушевляя защитников крепости, они при штурме в колокол тревожно звонили. Во Львове же в колокола никто не бил, город сдался без боя, но ограблен он был с ещё большей свирепостью, нежели Торунь.