Брюс: Дорогами Петра Великого - страница 45

Летняя дорога была сухой и крепкой, большая почтовая карета, приобретённая Уитвортом ещё в Вене, весело катилась до самого Смоленска. Яков Вейде, усаженный на почётное место супротив посла, состоял в этой поездке вроде высокопоставленного переводчика, переводя царю все хитросплетения английской речи Уитворта. Много толковали вдвоём о возможном посредничестве королевы Анны в случае мирных переговоров Петра I с Карлом XII. А в том, что царь хочет таких переговоров, Уитворт окончательно убедился за долгую дорогу.

— Да разве я хочу взять у шведского короля часть Швеции? Всё, что я хочу, это вернуть России Ижорскую землю по Неве, бывшую ещё Водской пятиной Великого Новгорода, и сохранить за собой мой парадиз — Санкт-Петербург — наше окно на Балтику и в Европу. Ведь когда я был в 1698 году с Великим посольством в Лондоне, никто иной, как ваш покойный король Вильгельм III обещал мне выхлопотать для России хотя бы один порт для балтийской торговли и соглашался, что такой порт будет выгоден и для английских купцов. Вот я теперь и строю один такой портовый город: Санкт-Петербург. Думаю, и в Лондоне не против той гавани?

На царский вопрос Уитворт только смущённо завертел головой — статс-секретарь строго его напутствовал в обратном: Москва должна вернуть устье Невы шведам. Но, пробыв несколько месяцев в Москве и переговорив со многими английскими купцами, Уитворт был уже наслышан от них, что русский порт на Балтике будет куда выгодней для английской торговли, чем дальняя дорога через Архангельск. Через Петербург и путь из Лондона ближе и фрахт дешевле — дружно твердили послу купцы Московской компании, торговавшей с Россией ещё со времён Иоанна Грозного.

Английские купцы успели сообщить послу и неприятную новость: первые торговые суда, прибывшие в Санкт-Петербург, были голландскими, а не английскими! Спор между Англией и Голландией за русский рынок был давним. Никто иной, как голландцы дышали в затылок английской торговле в Москве, и Уитворт это хорошо знал. Посему молодой посол принял близко к сердцу пожелания купцов, что неплохо бы в случае британского мирного посредничества оставить Санкт-Петербург за Россией. О том посол сообщил в Лондон, а теперь в поездке признался о своём новом мнении и Петру I. Царь расцвёл, тут же, в карете, обнял сэра Чарльза и поцеловал в лоб.

— Вот, Яков Вилимович, ежели бы вся дипломатическая Европа так же настроилась, как сей молодой дипломат! — обратился Пётр к Брюсу.

Тот ответил, однако, с искренним сожалением:

— Да ведь не дипломаты, а монархи Европой-то правят, государь! И наш супротивник шведский Каролус мечтает не о мире, а о лаврах великого и победоносного воителя Александра Македонского.

— Да, чёрт его побери, новоявленного шведского Александра. От сего воителя любой пакости можем ещё много получить! — нахмурился Пётр.

Новая шведская пакость настигла путешественников в Вильно, где царь получил донесение от фельдмаршала Шереметева о конфузии его войск под Мур-Мызой в Курляндии.

Во многом в этой конфузии был виноват и сам царь, который «развёл» двух своих фельдмаршалов, дабы не ссорились, таким способом: в отряд Шереметева определил в основном драгунские полки, а пехоту отдал под команду Огильви.

Без пехоты драгуны Шереметева и ввязались в незадачливый бой под Мур-Мызой, где понесли поражение от рижского корпуса шведского генерала Левенгаупта. Шведы на другое утро после сражения подобрали тринадцать русских пушек и насчитали две тысячи погибших русских солдат. Но и сами шведы, впрочем, понесли крупные потери: в церквях Митавы не успевали отпевать умиравших солдат и офицеров, сражённых под Мур-Мызой.

Уитворт по сему случаю сообщал в Лондон: «Победа осталась за шведами, хотя победа кровавая, так как они потеряли множество солдат и храбрых офицеров убитыми, кроме того, насчитывают несколько сот раненых».

Пётр поражение своего фельдмаршала оценил и как свою ошибку и откликнулся на печальную реляцию Шереметева безгневно, а, напротив, даже обратился к Борису Петровичу со словами утешения: