Будаг — мой современник - страница 22
Мы поднимались все выше по склону горы. Густой туман обволакивал склон и стекал в низину. Машаллах горбился и замедлял шаг, словно стараясь отсрочить встречу с мачехами.
— А что, если ты потребуешь отделиться? Или пусть тебе платят за твою работу!
Машаллах испуганно посмотрел на меня:
— О чем ты говоришь?
— А что?
— Как же я посмею? Отец убьет меня!
— Выход только один, — как можно спокойнее сказал я. — Посмотри на меня: мать не пускала меня в школу, и я порвал с нею, ушел из дому, а сегодня послал ей письмо, так, мол, и так, лето как-нибудь перебьюсь, устроюсь к кому-нибудь в работники, а зимой уеду к отцу в Баку.
Машаллах остановился, и надежда засветилась в его глазах:
— Будаг! А может, и мне вместе с тобой, а? — Он словно нашел ответ на давно мучивший его вопрос.
— А не побоишься? Ведь трудно придется, дома худо-бедно, а всегда найдется кусок хлеба, а что будет со мной, я еще не знаю.
Машаллах сразу сник. Радости как не бывало.
Как часто случается в горах, откуда ни возьмись — спустился туман, и сразу стало темно. Промозглая сырость заползла под рубашку. Было тихо, ясно, и вдруг природа заволновалась. В такую погоду даже знающие эти места не решаются продолжить путь, а мы все шли. Машаллах часто останавливался, прислушивался. А туман становился гуще, в двух шагах ничего не было видно. Хоть бы какие звуки, указывающие на близкое жилье. Ни дыма очага, ни собачьего лая, ни блеяния овец. Сырость проникала всюду, одежда, обувь, даже шерстяные носки были насквозь мокрые.
Я почему-то был убежден, что мы заблудились, и посоветовал вернуться обратно, но Машаллах упрямо качал головой, продолжая идти вперед. И вот перед нами пересеклись несколько троп.
— Какая тропа наша? — спросил я. И в который раз предложил: — Может быть, все-таки вернемся назад?
Нерешительно, как я понял, наугад Машаллах пошел по одной из тропинок. Вдруг мы услышали голоса, немного погодя залаяли собаки. Казалось, говорят совсем рядом. Машаллах закричал, но голос будто поглотила вата, никто не откликнулся. Мы прошли еще, но теперь не было слышно ни голосов, ни лая. В растерянности мы остановились, и тут явственно раздался чей-то смех, а следом ржание коня. Машаллах снова закричал, но и на сей раз нам никто не ответил, будто голоса померещились нам. Дул холодный ветер, пронизывал насквозь промокшую одежду.
До нашего слуха донеслось близкое чавканье размокшей глины. Мы в страхе остановились и замерли, вглядываясь в размытые туманом очертания больших движущихся кустов. И тут же на тропу выехали два всадника. Увидев нас, они остановились:
— Куда путь держите?
Машаллах объяснил, кто мы и куда идем.
— Э, сынок, да вы давно перевалили через вершину и взяли очень вправо. Вам надо повернуть назад, верст через пять увидите большой камень, возле него начинается нужная вам тропа. По этой тропе дойдете до Голубиного ущелья, а от него рукой подать до вашего кочевья.
У меня голова пошла кругом от этого объяснения. Как же в густом тумане мы найдем «большой камень», и какой камень для них «большой»? С голову буйвола? Величиной с дом?
Наверно, на моем лице отразился испуг. Второй всадник рассмеялся и сказал, обращаясь ко мне:
— Садись сзади меня, парнишка, а товарищ твой пусть сядет к моему брату, так уж и быть — подвезем вас к вашему кочевью, а то ненароком угодите в гости к шакалам.
Всадник подвел коня к камню и помог мне взобраться. Я обхватил его сзади, что было мочи; онемевшие пальцы плохо слушались. И Машаллах не заставил дважды повторять приглашение.
Лошади шли шагом; в тумане не было видно, куда ступала нога коня; было ощущение, что мы парим в воздухе. В плечо больно упирался приклад ружья. «Уж не разбойники ли везут нас?» — подумалось мне.
Мы ехали уже около часу, все ниже и ниже спускаясь с перевала, как вдруг туман растаял, показалось солнце. Кругом — на траве, листьях деревьев, на цветках — сверкали крупные капли росы. Лишь в складках Голубиного ущелья еще клубился туман. Всадники ссадили нас и, не слушая слов благодарности, умчались прочь.
С холма мы увидели три кибитки и отдельно большие загоны для скота.