Будапештская весна - страница 18

— Промазал, — хитро улыбнувшись, заметил Гажо. — А у меня уже в горле защекотало.

— Случайностей не бывает, — заявил Кешерю, вытирая носовым платком пыль с лица. Его голубой плащ был покрыт густым белым слоем штукатурки.

— Закури, старик, крепкую сигару. Это успокаивает.

— Откуда у тебя сигары? — покосился на него Кешерю. — Можно взять?

Гажо протянул ему коробку и с тайным злорадством стал наблюдать, как тот возится с отсыревшей сигарой. Кешерю напрасно потратил десяток спичек: сигара так и не раскурилась, она лишь искрилась и шипела. В конце концов он свирепо разломил ее пополам, швырнул на землю и раздавил ногой:

— Черт бы побрал того, кто их придумал! Кури сам свои сигары!

— Видишь, старик, ты даже не знаешь, как надо обращаться с сигарой, — упрекнул его Гажо слегка высокомерным тоном. — Видимо, в университете вас учат далеко не всему.

В просветах улиц, сбегающих к реке, виднелись мрачные зубцы Цитадели на горе Геллерт. Заморосил холодный дождь, превратив в грязь скопившиеся на тротуарах груды мусора. На углу улицы Дина им преградил дорогу толстый унтер с серебряной треугольной нашивкой сверхсрочника на рукаве.

— Стой! — поднял он мясистую ладонь, и тут же за его спиной появился вооруженный солдат. — Куда идете?

— А вам какое дело? — спросил Кешерю.

— Никакого, — ответил толстяк. — Только из любопытства. Интересуюсь. Люблю новые знакомства. А ну, выкладывайте документы.

— Вы не имеете права нас останавливать, — продолжал упрямиться Кешерю.

— Изложите свои жалобы в городской комендатуре, там и протокольчик составят, — ответил унтер. — Поглядим, что у вас за документы.

Гажо достал увольнительную. Кешерю тоже предъявил какую-то потрепанную бумажку. Унтер бегло взглянул на них и махнул рукой солдату:

— Пошли, Гергей. Господа нас проводят.

Вооруженный гонвед доставил их в кафе «Центральное», где окна были забиты досками. Другой солдат уже сторожил здесь целую кучу задержанных, в том число нескольких подростков-допризывников, которым не было и шестнадцати лет. Большинство задержанных с обреченным видом сидели на диванчиках брошенного кафе; один небритый, по-южному смуглый мужчина в меховой шубе дрожал так, что было слышно, как щелкали его зубы. Правда, были и такие, что горячо спорили, кричали, совали часовому различные бумаги.

— Вот, глядите! У меня освобождение, подписанное самим военным министром!

— Если вы меня сейчас же не отпустите, я напишу заявление начальнику гарнизона!

— Посмотрите! Я же полный инвалид! Это вам что, мелочь? К тому же у меня воспаление печени — вот-вот начнется приступ!

— А я, знаете ли, мексиканский подданный…

Солдат еле отбивался от наседавших на него крикунов:

— Прошу успокоиться! Предъявлять мне документы бесполезно. Господин унтер-офицер получил приказ набрать тридцать человек.

— А куда нас поведут?

Второй солдат раз пять возвращался с улицы в кафе, каждый раз приводя с собой одного-двух человек. Наконец появился сам унтер, он вывел всех задержанных на улицу Лайоша Кошута, построил их в колонну по три и приказал трогаться:

— Взвод, шагом марш! В ногу, язви вас в печенки! Раз-два… Раз-два… Не частить, как пулемет! Мы, детки мои, венгерские гонведы, а не кающиеся монашки!

Они дошли до площади Кальвина и свернули на проспект Юллеи. Редкие прохожие, осмелившиеся появиться на улице, испуганно шарахались в сторону от колонны, марширующей с таким мрачным видом, точно она направлялась прямо в ад. Солдаты, шедшие с обеих сторон, следили, как бы кто не сбежал.

— Песню! Раз-два… «Господин капитан, эхма!» — Несколько слабых голосов нестройно подхватили. — И это называется песня? Эй, там, вы, вы, томный брюнет в шубе! Не вопите, сын мой, точно разъяренный кот, а пойте, не то ваша невеста, увидев вас, зарыдает…

Грубые, плоские остроты унтера громко раздавались на мокрой холодной улице, вызывая гогот и фырканье части юнцов-допризывников. Вскоре колонна подошла к казармам Марии-Терезии. Часовой проворно распахнул обе створки ворот и взял под козырек. Задержанных ввели в просторное помещение на первом этаже, где находилось человек сто — сто пятьдесят. Почти все они были в гражданской одежде, за исключением нескольких солдат, почтальонов и железнодорожных кондукторов. В жарко натопленной казарме было тесно, дымно и душно. На скамьях вдоль стен поместились лишь немногие, остальные стояли, сгрудившись в середине помещения, и, разбившись на кучки, разговаривали или курили. Все уже знали, вернее, догадывались, что их забирают на передовую, проходящую теперь по окраинам Будапешта, для пополнения регулярных частей.