Будапештская весна - страница 17

— Чего им от меня нужно? С чего я должен болтаться по всей стране? Почему меня не оставят в покое?

Сквозь зубы он проклинал и мастера Керекеша, и немцев, и всех тех, из-за кого его выгнали из шахты.

Затем он выстругал из грабового полена топорище, так как старое никуда не годилось. Инструменты он отыскал в кладовке. К тому времени, когда наконец проснулись остальные обитатели квартиры, он уже успел починить ванну, засорившуюся несколькими днями раньше. Топором с новым топорищем Гажо нарубил на кухонном пороге дров, негромко беседуя и даже споря с поленьями:

— Хочешь надо мной поиздеваться? Для этого надо пораньше встать… подожди-ка, а-ах! Ну, лучше бы тебе так не прыгать. А вы, мистер? Отрастили себе животик, так теперь встаньте вот сюда… а-ах! А от тебя, сынок, почему один сучок остался?..

Через полчаса с рубкой дров было покончено, Гажо снова оказался без дела. Тогда он попросил у Турновскине вязальные спицы, но его грубые пальцы, на потеху хозяйке, все время упускали петлю.

Золтан с самого утра придвинул к окну столик и, не отрываясь, читал, делая на полях пометки. Гажо остановился у него за спиной, заглянул в книгу, но почувствовал, что это раздражает приятеля.

— Ну, я пойду немного пройдусь. Может, встречу кого из знакомых.

— Ты с ума сошел! — удивился Золтан. — Ведь ты первый раз в Пеште…

— Это ничего не значит…

Гажо сначала не спеша поднялся по лестнице, разглядывая прибитые на дверях дощечки с фамилиями жильцов. Согласно чьему-то распоряжению — впрочем, оно выполнялось не всеми — на дверях каждой квартиры полагалось указывать профессии жильцов. В доме жили два офицера, директор банка, врачи, служащие, торговцы… В студии на шестом этаже жили два художника. Сведения, содержавшиеся в этих пожелтевших, трепещущих на сквозняке листках, видимо, уже давным-давно устарели — ведь все теперь срывались с места, переезжали куда-то. Гажо забрался даже на чердак, подлезая под массивные стропила. Крышу и купол, изнутри напоминавший корабельный трюм, в двух местах пробило осколками снарядов, в образовавшиеся дыры задувал ветер, раскачивая влажные бельевые веревки. Издалека, со стороны холмов Буды, и сейчас доносилась приглушенная орудийная канонада. Чердак был завален кучами мусора и битой черепицы. В одном углу Гажо, к своему удивлению, нашел целую коробку сигар. Они сильно отсырели, но он на всякий случай все же сунул коробку в карман. Неожиданная находка подняла его настроение, словно теперь, когда появились даже сигары, с ним уже не могло случиться ничего плохого. Через чердачное окно он вылез на крышу, чтобы взглянуть на Будапешт с высоты. Сквозь серую сетку дождя он долго рассматривал бесконечный пестрый узор шпилей, крыш, куполов. Все эти здания Гажо видел впервые.

Он спустился на улицу. Из подворотни его кто-то тихо окликнул:

— Привет! Берталан Гажо?

Обернувшись, он увидел в подворотне невысокого щуплого паренька с длинными усами. На нем был голубой плащ, шапки не было, так что ничто не скрывало его длинных, до плеч, темно-рыжих волос.

— Кешерю! А ты что здесь делаешь?

— Воздухом дышу, — ответил тот, даже не взглянув на Гажо. Кожа на его лице была желтой и рыхлой, усы обвисли.

— У тебя что, приступ? — сочувственно поинтересовался Гажо, помня еще со школы, что Кешерю постоянно болел.

— Нет… Кое-что обдумываю.

— Понимаю, — серьезно ответил Гажо, чуть отступив. — Ты тоже живешь здесь, в этом доме?

— Временно. Но прошу, помолчи немного. Потом поговорим.

Гажо стал прогуливаться возле ворот. С Яношем Кешерю, единственным сыном хозяина небольшого виноградника в их деревне, они учились вместе в начальной школе. Закончив четыре класса, Кешерю уехал учиться в Шарошпатак, в гимназию, а позже, как говорили односельчане, поступил в университет. Уже много лет Гажо ничего о нем не слыхал.

Сейчас Кешерю, засунув руки в карманы плаща и наморщив лоб, уныло стоял в подворотне. Через несколько минут он встряхнул своими рыжими кудрями:

— Ну пойдем прогуляемся.

Он повел Гажо к площади Аппони. Не успели они сделать и нескольких шагов, как у них за спиной в крышу дома напротив с оглушительным ревом врезалась мина, на безлюдную улицу посыпались обломки. Град из черепицы и штукатурки шел еще с полминуты. Облако пыли окутало их, и Кешерю раскашлялся.