Будапештская весна - страница 41

— Это Балатон, да?

— Не знаю, может быть… Видим, как качаются на волнах привязанные веревками лодки, плывут несколько досок, по колено в воде стоит босой, в подвернутых штанах мужчина. Возможно, это рыбак.

— Ну а дальше?

Ютка тихо засмеялась:

— Что дальше, я и сама не знаю, но так будет… Правда, так будет?

— Будет, конечно.

Золтан ужаснулся, что он не может даже мысленно представить себе весеннюю картину: перед глазами его по-прежнему была лишь грязная зимняя улица с полуразрушенными домами и мертвые лошади на площади Сабадшаг.

За окном пошел снег. Резкий ветер подхватывал снежинки, закручивал их вихрем, бросал в окна домов, дул холодом в щели.

Ютка уже спала, удобно устроившись на плече Золтана. Золтан смотрел на спокойно спящую девушку и невольно подумал о том, как мало ей нужно для счастья: стоит только прижаться к кому-то, о ком она почти ничего не знает, кроме имени, стоит только услышать несколько ласковых слов — и вот она прижимается к нему, словно верная собака, и начинает мечтать в его объятиях о приближающейся весне.

Ночь была настолько светлой, что Золтан отчетливо видел лицо Ютки, повернутое к нему.

«С каким спокойствием и доверием она спит на моей руке! Какая она легкая и хрупкая! Я, наверное, смог бы поднять ее одной рукой. Пушистые белокурые волосы разметались по подушке… Словно маленький ребенок, она чуть-чуть надула губы. Вот она пошевелилась во сне и еще плотнее прижалась ко мне… Как было бы хорошо в будущем, когда жизнь вновь обретет смысл, иметь вот такую девушку, чтобы можно было прийти к ней вечером и чтобы она вот так тихо и мирно спала возле меня, а я до поздней ночи читал в постели…»

Однако сейчас, в этом повергнутом в хаос мире, Золтан не мог радоваться своему счастью. Ему не давало покоя сознание, что эта короткая, словно украденная, передышка получена обманом: ведь Ютка спокойно спит на его плече только потому, что он принес ей доброе известие о двух дорогих ей стариках. Но ведь он солгал ей, и кто знает, куда гонят их сейчас, в эту метель, в это беспокойное, страшное время. Но старики Ютки — это только два человека, с которыми он познакомился, а ведь в той колонне было несколько сот человек, и у каждого из них есть, наверное, сын, внук, отец, жена, любимая… А ведь по дороге туда он видел на соседней улице еще одну такую же колонну людей. Завтра он снова выйдет на улицу и наверняка встретится с новой колонной, которую будут гнать неизвестно куда, а на площади Аппони будет лежать другой дезертир, которого только что расстреляли…

«Что же здесь происходит? Какой злой дух свил себе гнездо в этом городе? Кому все это нужно?» — думал Золтан, с горечью признаваясь самому себе, что вся его жизнь до сих пор была жизнью никому не нужного одиночки. У него никогда не было ни друга, ни любимой. Но тогда ему никто не мешал сидеть в библиотеке и глотать одну за другой книги или, например, подняться на гору Геллерт, если у него появлялось такое желание. Сейчас же ему даже спрятаться негде. Вся его жизнь перевернулась, и ему уже не до книг. Словно кто-то большой и жестокий схватил его за ворот и выбросил на улицу. Иди, мол, живи как знаешь; вот и сейчас, лежа возле любимой девушки, он отчетливо слышит, как где-то неподалеку рвутся снаряды и мины, а люди убивают друг друга в жестоком бою. Он вдруг совершенно отчетливо понял, что до тех пор, пока не закончатся этот бой и эта война, у него не может быть ни одного спокойного вечера, ни одного мирного часа ни с Юткой, ни с кем-нибудь другим, ни даже наедине с собой.

Золтан сел, протер глаза. Горькое открытие, которое он только что сделал, принесло ему неожиданное облегчение. Душевная мука, только что причинявшая почти физическую боль, сменилась каким-то новым и непонятным чувством. Погладив Ютку по волосам, он осторожно, чтобы не разбудить девушку, встал с постели и, накинув шинель, вышел из комнаты.

В семь часов утра вновь стали бить пушки, а самолеты, как и накануне, начали бомбить город, и только с сумерками война притихла, чтобы собрать силы для завтрашнего дня. Гажо спустился на второй этаж, к своим новым друзьям, чтобы послушать, о чем они разговаривают. Янош Кешерю лежал на диване, заложив руки за голову и лениво покачивая ногой, и пел. Голос у Кешерю был красивый и сильный, а песен он знал столько, что многие из них никому не приходилось слышать раньше. Когда он бывал в ударе, то пел одну песню за другой.