Будапештская весна - страница 46

Ютка села на кровати и, сверкая глазами от негодования, крикнула:

— Убирайся отсюда к чертовой матери! Понятно?

Наконец все трое собрались вокруг Турновского, который тем временем выложил на стол все документы, какие у него только были. Нилашист в кожаном пальто небрежным движением руки отодвинул их в сторону:

— Кто сюда приходил ночью?

— Честное благородное слово, никто…

— Слушайте меня внимательно! Мы ищем невысокого человека с усиками. Я собственными глазами видел, как он вбежал в этот дом!

— Но в мою квартиру… Даю вам честное благородное слово…

Когда нилашисты уходили из квартиры, человек в кожаном пальто снова посветил Турновскому в лицо фонариком и сказал:

— Смотри, папаша, мы все знаем. Если что, пощады не жди.

Когда нилашисты ушли, инженер закрыл за ними дверь и вернулся в комнату. Бледность еще не сошла с его лица. Он нервно потирал руки.

— Ушли… Ну что скажете? Как я их спровадил! Так с ними и нужно… По-хорошему, дипломатично…

Некоторое время еще было слышно, как нилашисты спускались по лестнице, а затем наступила полная тишина: видимо, они ушли из дома.

Запечатлев на лбу жены нежный поцелуй, инженер ушел в спальню и нырнул в еще теплую постель, но тут же вскочил на ноги, услышав испуганный возглас Турновскине.

— Что случилось, кошечка? — спросил он у нее.

— Куда ты дел мои часы, дружочек?

Все начали искать пропажу, но дорогие швейцарские золотые часы как ветром сдуло.

Инженер, забыв только что пережитый страх, разошелся вовсю:

— Черт возьми! Я сейчас же пойду и доложу их начальнику.

— Тото, я думаю, ты не в своем уме…

Турновский долго не мог заснуть после этого: его душила злость. Гажо, который спал в соседней комнате, еще долго слышал его тихую ругань. Потом Гажо заснул, а когда проснулся, то снова услышал голос инженера и в первый момент подумал, что тот все еще ругает похитителей часов. Но было уже утро. Из соседней комнаты доносился тихий женский плач, а потом раздался голос Ютки.

Гажо сел на кровати и прислушался. Золтан еще спал.

— Я бы не просил тебя об этом, девочка моя, — послышалась быстрая мелодичная речь инженера, — если бы над нами самими не нависла опасность. Будь благоразумной. Сегодня ночью они унесли только часы, однако все могло кончиться гораздо хуже. А кто даст гарантию, что они не придут сюда снова? Ты ведь не хочешь накликать беду на свою тетушку, которая сделала тебе столько хорошего?..

— Я не боюсь, я ничего не боюсь! — перебила мужа Турновскине. — Подумай сам, куда пойдет эта бедняжка?

— Дорогая, ты не разбираешься в ситуации и не можешь понять, что хорошо, а что плохо. За твою жизнь отвечаю я… Дом, в котором делают обыски и куда эти люди наверняка еще не раз вернутся, — очень опасный дом. Мы и так привлекаем к себе внимание. А тут кроме вас двоих еще скрываются два беглых солдата. Не слишком ли это много для одной квартиры? Ютка, в твоих собственных интересах не оставаться здесь ни минуты. Мы тебя обеспечим всем необходимым: и деньгами, и продуктами…

Гажо не знал, почему Ютке опасно оставаться в доме. Он понял одно: Турновский хочет выставить ее из дому, а девушке некуда идти. Поведение инженера возмутило его. Сон как рукой сняло. Гажо вскочил с постели и начал натягивать штаны. До сих пор он редко и очень мало разговаривал с девушкой, догадываясь, что она больше тянется к Золтану. Из всех живущих в квартире Ютка была ему наиболее близка: она откровенно делилась с ним своими мыслями, не скрывала, что боится бомбежки, а когда была не в настроении, то сразу признавалась почему.

Золтан по-прежнему спал. Гажо пятерней пригладил свои густые волосы и, постучав в соседнюю комнату, не дожидаясь ответа, вошел туда.

Турновский, полностью одетый, сворачивал сигарету. Жена его еще лежала в постели, вытирая время от времени заплаканные глаза. Ютка сидела на стуле у печки, поджав ноги. Лицо ее было бледно как полотно.

Гажо остановился у двери.

— Доброе утро, сынок! Уже проснулся? Застал ночной эпизод? — мгновенно обратился к нему Турновский, протягивая серебряный портсигар. — Не желаешь ли сигаретку?

Гажо даже не пошевельнулся и, смерив инженера ненавидящим взглядом, заговорил так громко и грубо, что Турновскине еще глубже забилась под одеяло.