Будапештская весна - страница 61

— А почему бы и нет? — ответил Золтан.

— Я не знаю, что мне делать. Если я переоденусь в военную форму и в ней встречу русских, то они меня, разумеется, заберут, но в конце концов отпустят. Но кто знает, когда они придут… А если до этого меня в форме увидят немцы или венгры, то тут же сочтут дезертиром. Если же я останусь в гражданском, русские все равно от кого-нибудь из жителей узнают, что я служил в военном министерстве, и могут меня расстрелять… — Взволнованный Геза был одет довольно своеобразно: на нем были военные брюки и купальный халат.

Золтан равнодушно посмотрел на брата и спросил:

— Скажи, ты кого больше боишься: венгров, немцев или русских?

Гезу всегда раздражали издевательские вопросы брата.

— Господин педагог, ты опять читаешь проповедь?! Напрасно ты делаешь вид, что ничего не боишься! Между прочим, сейчас каждый только тем и занимается, что старается спасти собственную жизнь.

Золтан вдруг забеспокоился.

— Никакого совета я тебе дать не могу, — сухо проговорил он и, два-три раза пройдясь взад и вперед по комнате, ушел в ванную. Приняв холодный душ, он надел чистое белье и, взяв одежную щетку, принялся чистить пальто, которое мать повесила на спинку стула возле горящей печки.

— Ты опять собираешься уходить? — спросила мать. Золтан молча кивнул. — Я тебя так спрячу, сынок, что тебя никто не найдет.

— Знаю, мама, но мне не это нужно.

— Что ты хочешь делать, сынок? — Мать тяжело вздохнула. — Мир ведь все равно не изменишь…

— Возможно, но я не могу так жить. Сегодня никто ничего не понимает. Мы не понимаем, почему нас разгромили, не знаем, что нужно делать. Ну спрячусь я, а что дальше? Нет, мама! Уж если мне суждено жить, то я хочу разобраться в том, что происходит.

Мать прижала сына к себе и сухими губами поцеловала его. Она знала, что отговорить его невозможно.

— Береги себя, дорогой мой!

Пинтерне еще раз обняла сына, и, хотя она больше ничего не сказала, Золтан хорошо знал, что в этот момент мать в душе молится за него.

Когда Золтан ушел из дому, в нем сразу стало как-то пусто. Геза ушел в детскую и, по-прежнему в халате, читал, лежа на диване, рисовал или ходил по комнате, готовый в любую минуту, если придет кто-нибудь из посторонних, выбежать в ванную, а оттуда перебраться в вентиляционный колодец. Элемер Пинтер большую часть времени находился в подвале, а Пинтерне обслуживала их обоих.

Жители дома почти целые сутки проводили в бомбоубежище; женщины готовили там обед, ссорились, нянчили детей. В маленьком подвале размещалось 20—25 семей. Элемер Пинтер не любил этих людей. Особенно неприятен ему был вид сушившихся пеленок, резкие запахи. Однако подняться к себе в квартиру он не решался. Читать в бомбоубежище он не мог и сидел без дела, все сильнее нервничая.

Под вечер в городе снова разгорелся бой, который продолжался несколько часов. От разрывов снарядов и бомб стены бомбоубежища ходили ходуном.

— Обстреливают школу. Там полно солдат, — заметил кто-то из сидевших в бомбоубежище.

В душе Элемер сердился на себя за то, что вернулся в этот опасный район, а не остался в квартире Пирошки, где он мог чувствовать себя в относительной безопасности. Однако пойти к ней снова он уже не рискнул.

— Мышеловка, настоящая мышеловка… — шептал он себе под нос — Во всем доме нет ни одного интеллигентного человека, с которым можно было бы поговорить.

Он был поражен обилием детей в бомбоубежище. Некоторые из них родились уже во время войны. Что-то с ними будет, когда придут русские?

Несколько дней спустя он перетащил в бомбоубежище диван, сказав, что не может работать в квартире. Отсутствие своей жены в бомбоубежище Элемер объяснял тем, что она якобы может уснуть только в комнате у открытого окна.

Особенно неприятна Пинтеру была его соседка по бомбоубежищу Ритерне. Мужа ее весной призвали в армию, и с тех пор о нем не было ни слуху ни духу, а сама она временно исполняла обязанности привратницы их дома. В бомбоубежище она находилась с двумя маленькими детьми, спавшими вместе с ней на одной широкой кровати. Сама она снова была в положении — не то на восьмом, не то на девятом месяце. Почти все обитатели подвала очень любили ее ребятишек, баловали как могли и играли с ними. Особенно нравился всем самый младший, которого звали Дюсика.