Будни севастопольского подполья - страница 12

В марте было солнечно и тепло по-летнему. На Историческом бульваре уже отцвел миндаль и облилось красными соцветиями иудино дерево. В один из таких теплых дней Кузьма пришел к нему и сказал:

— Пойдем. Саша хочет повидать тебя, потолковать. «Значит, мне доверяют», — радостно думал Костя, поднимаясь с Кузьмой к вершине Зеленой горки.

Слободка осталась внизу. Предгорная степь уже проснулась, прогрелась, густо покрылась травой, зацвела. Солнечными пятачками выглядывали из травы одуванчики, гордо поднимали красные головки стройные тюльпаны, веяло запахами крымской полыни.

— А вот и Саша, — сказал Кузьма.

По тропке, тянувшейся по косогору, к ним подходил высокий мужчина лет двадцати пяти. Одет он был, как и многие севастопольцы: синяя матросская фланелька на «молнии», коричневые брюки в светлую полоску, стоптанные ботинки. Лицо приветливое, простое, русское, лоб открытый, волосы отброшены назад, а глаза с синевой, добрые и внимательные. Казалось, они вбирали в себя все и будто притягивали к себе. Говорить с ним было просто и легко. Александр спрашивал, где Костя учился и работал, кто его родные, товарищи. Потом вспомнил о гранатах, о других поручениях, которые давал через Кузьму, и похвалил за точность исполнения. Почему-то Косте казалось, будто он уже где-то встречал Александра, видел это крупное мужественное лицо, эти пытливые глаза. И тут вспомнилось: вечер, обстрел, скалистый берег у Херсонесского маяка; молоденький лейтенант, застрелившийся на берегу; минуты душевного смятения и растерянности, охватившие его тогда; встреча со старшиной-артиллеристом, который поделился с ним последним солдатским сухарем. Да, да! Это был он, тот самый старшина! Только тогда он был обросший, а теперь побрит и потому выглядит моложе. Тогда на нем была солдатская форма, а теперь штатская одежда. Но голос тот же, те же заглядывающие в душу глаза. Когда он напомнил старшине об этой встрече, тот сказал:

— Я ж говорил тебе — свидимся! А теперь нам тут и работка нашлась.

Александр предложил Косте быть его связным. Через день Костя с Кузьмой пришел к Саше в небольшой домик на Лабораторной, познакомился с его однополчанином Пивановым Иваном, с Максимом Пахомовым и с Лидой.

В тот памятный день Костя дал перед товарищами торжественную клятву на верность Родине. Так стал он подпольщиком под кличкой Матрос.

Только много спустя он узнал, что Александр, он же дядя Саша, просто Саша или Саша Орловский — лишь подпольные клички, а настоящие фамилия и имя его Ревякин Василий. Он коммунист-комсомолец, бывший саратовский колхозник, потом учитель, в армии гвардии старшина артиллерийского полка и был главным организатором и душой севастопольского подполья.

Так Костя обрел свой путь, путь нелегкий, но прямой и светлый. Как Саша сказал: путь испытания на прочность человека. Но он выдержит, как выдержал сегодня на пристани. Если нужно для конспирации, он даже будет выдавать себя за ретивого прислужника Шульца. Но настанет час, и он с оружием пойдет истреблять фашистов, эту людскую нечисть.

Уже небо за Малаховым курганом зарумянилось, когда Костя наконец уснул.

Редко выпадают такие ясные, безветренные дни. Большой Северный рейд замер.

Единственный прокопченный катеришко только что ушел. Чтобы не терять времени, Александр решил ехать на ялике и поджидал Жору Гузова.

Пассажиры набирались, и яличник торопился отчалить, пока не появится катер. Жора прибежал в последний момент и, прыгнув с мостков на корму, сел рядом с Александром.

Под сильными ударами весел ялик шел ходко. Вода за бортом булькала, журчала, закручивалась в воронки. Ревякин смотрел туда, где за лазурной синевой бухты мрачно возвышались городские руины. Куда ни глянь — на Корабельную сторону, на Южную, на холмы за Артиллерийской бухтой — всюду развалины, всюду обгоревшие коробки домов, одинокие трубы, кучи камней, щебня. Город мертв. И все же кое-где вьются дымки. В погребах под развалинами ютятся люди, теплится жизнь.

До причала уже недалеко: хорошо видны разбитая бомбами набережная, изуродованные осколками и пулями серые колонны Графской пристани, покореженные мостки городского яхт-клуба, жалкие остатки аллей Приморского бульвара.