Буга - страница 4

Пустова принял дежурный под расписку, и через час его повели на допрос.

— Вы признаете себя виновным?

— В чем?

— В участии в контр-революции.

— Нет.

— Как?! — крикнул следователь.

Пустов посмотрел в серые круглые глаза, открытый красный рот и спокойно заговорил:

— Все время безвыездно жил здесь в городе, учил ребят. Можете проверить. Ни в каких союзах, организациях и партиях не состоял. Думал только о том, что моя жизнь — работа, работа, работа.

— Значит, вы были человек без особого положения в обществе? Так. Не угодно ли вам ответить — почему вы бежали?

Пустов замялся, подумал и сказал:

— По глупости.

— По глупости? Значит, вы признаете себя глупым. Вы, учитель, наставник, вы — глупы?

— Видите ли, товарищ: засиженное яйцо — всегда болтун.

— Как это понять?

— Очень просто. Сидел я двадцать лет на одном месте и думал: делаю то, что надо. Был убежден, что призван учить, могу учить и учу именно тому, что надо. А на поверку оказалось — нет, нет и нет. И сам-то я знал, и других учил не тому, что нужно для настоящей жизни. Настоящей, понимаете? Это бывает, товарищ, вы не удивляйтесь. Живет человек, бегает, как белка, по своему колесу и думает: все правильно, хорошо. А случится что-нибудь, хлынет половодье, выбьет человека из привычной колеи, занесет в бугу — и смотришь: другое увидел, другое понял, другим стал. И со всеми так. И со мной, и с вами. Не было — так будет.

— Извините, я — большевик.

— Ну, и что же? Почему вы думаете, что я не могу быть большевиком?

— Вот как?!

— Да. И могу, и хочу. Дайте мне дело, и вы увидите. Я сделаю его честно и хорошо.

Следователь с полминуты пристально и жестко смотрел в лицо Пустову, потом обернулся, порылся в бумагах на столе, вытащил сложенный листок.

— Что это при вас за бумажка среди документов?

Пустов заглянул и покраснел:

— Пустяки… Так стишок… Почему-то захотелось написать, а не вышло… Смешно… Изорвите.

— Рвать незачем. Скверный почерк. Не могу разобрать, мелко и путанно. Прочтите.

Пустов взял бумажку и, не спуская краски с лица, прочел:

Следователь еще раз взглянул в глаза Пустову, подумал и сказал:

— Хорошо. Конец хорошо. Так и надо. Тверже камней, выше дуба! — И, повернувшись вправо, стал говорит по телефону:

— Алло! Это вы, товарищ Кузин? Да, да. Вот в чем дело. Значится ли у вас в списке «Б» Пустов Павел Афанасьевич?

Молчание.

— Нет? Ага. У меня тоже нет. Да, тот самый — школьный инспектор. Отзывы благоприятные. Значит, можно освободить? Ну, конечно, условно. Передай Щетинину в отдел образования. Пошлю с бумажкой. Как попал? Из села председатель ревкома прислал выяснить подозрительную личность. Хорошо. До свиданья.

И, чекнув трубкой, улыбнулся Пустову.

— Вы сейчас будете свободны, но при условии работать. И если окажетесь нужным и честным — ваше счастье. Если же нет — тактика наша вам, вероятно, известна. За искреннюю помощь — полное доверие. За шкурничество и саботаж — беспощадность. Выбирайте сами.

Петро настегал лошадей не судом. Дрожки летели. Зоя смотрела вперед, и по губам ее было видно, что она плачет. По рыжей земле заплатами лежали синие лужи и лиловым половиком тянулась дорожная грязь.

— Приехали! — осадил лошадей у деревянного крылечка. Пахнуло молоком, телятами и навозом.

Рыжая лохматая голова вылезла из клети и подмигнула Петру:

— Ловкач! Краля писаная.

— Балда! Садись, гони на поповский огород за тятькой!

В горнице пол выскоблен дожелта, все расставлено, но душно и разит овчинами.

Петро проводил Зою в горницу, а сам завозился в передней и Дуняшке на ухо:

— Живей, — чаю!

— Привез, значит?

— Дурашка! Чай, тятька приказал. Насчет перевороту власти беспокоится. Она бла-а-родная. Пока, говорит, наше право, надо выгадать. Прижать хвосты, чтобы люди были шелковые. А мне што? — Ухмыльнулся, ткнул Дуняшку в спину и ушел в конюшню.