Бухенвальдский набат - страница 17
Круты ступени восхожденья...
Я не устану повторять:
благословен твой день рожденья.
Морозным утром декабря
того немеркнущего года
зарделась алая заря
на зимней кромке небосвода.
Она струила теплый свет
и надо мной, и над тобою...
И стала через много лет
моей надеждой и судьбою.
1957
* * *
Казалась легкой мне дорога,
по ней шагал я не спеша.
Высок достаток, слава Богу,
Чего ж еще?
Но вот душа!..
Она совсем не то хотела,
протестовала неспроста:
я ублажал и полнил тело —
душа была почти пуста.
И вдруг уразумел:
я — нищий,
убог души моей накал.
С тех пор я неустанно пищу
повсюду для нее искал.
И находил, а ей все мало:
давай еще, давай вдвойне,
еще во что бы то ни стало,
в траншеях даже, на войне!
Душа заставила солдата
под грохот бомб, снарядов вой
смотреть восходы и закаты
над адовой передовой...
В сорок шестом, в весеннем парке,
вдали от дел и суеты,
я созерцал душе подарки —
послевоенные цветы.
Не знал достатка даже в хлебе,
в клетушке обитал пустой,
но любовался солнцем, небом,
земной
волшебной красотой.
Душа моя!
Я ей подвластен,
куда там блага и покой!
Вы знаете,
какое счастье
жить
с ненасытною душой?!
1957
БАЛЛАДА О ПОЛКОВОМ ЗНАМЕНИ
— Нас мало осталось.
Деремся пока.
Но из кольца не уйти.
Туго, — сказал командир полка, —
знамя надо спасти.
Где не прорвется сотня бойцов —
три проскользнут во тьме.
Лейтенант Иванов,
сержант Кравцов,
боец Железнов — ко мне!
Пылал как пламя багровый закат,
«юнкерс» над степью кружил.
С древка полотнище снял лейтенант,
знаменем грудь обвил.
— Будет приказ, товарищ майор,
выполнен точь-в-точь.
Солнце свалилось за косогор.
Трое ушли в ночь.
...Теплое утро. Травы кругом —
грезится им покос.
Снайпер фашистский
за дальним бугром
зверем
в траву врос.
Вскинул винтовку. Мушка-крест
ловит фуражки кант.
Выстрел вспугнул тишину окрест —
навзничь упал лейтенант...
Теперь сержант знаменосцем стал.
Сколько еще идти!
Двое идут.
За верстою верста.
Но что это там, на пути?
Сержант рукой вперед указал,
передал знамя солдату, сказал:
— Слушай меня. Приказ таков:
я пойду впереди,
ты на дистанции в двести шагов
следом за мной иди.
Боец выполняет точно приказ —
двести шагов просвет.
Взрыв!.. И будто бы искры из глаз!
Дым... И сержанта нет...
...Шагает солдат один вперед.
Хлеба осталось — пустяк.
Мокнет рубаха, сохнет рот,
вышел до крошки табак.
А двигаться надо — устал не устал!
Этого требуют долг и устав.
...Из облака вынырнул «мессершмит»,
снизился, сбавил газ.
У пулемета летчик-бандит
злобно прищурил глаз.
Глянул в прицел,
гашетку нажал —
хлынула
сотня
огненных
жал...
В степи широкой,
ни мертв ни жив,
солдат одиноко
ничком лежит.
Не слышит ветра,
не видит снов,
из рваной раны
сочится кровь...
Сколько лежал он —
день или два?
Вспомнить потом не мог.
Очнулся.
Свинцом налита голова,
не чувствует рук и ног.
...Перемешался орудий раскат
с грохотом летних гроз.
Полуживой, изможденный солдат
утром к своим приполз.
Едва груди коснулась рука:
— Вот оно...
Знамя родного полка.
1958
БУХЕНВАЛЬДСКИЙ НАБАТ
Люди мира, на минуту встаньте!
Слушайте,
слушайте:
гудит со всех сторон —
это раздается в Бухенвальде
колокольный звон.
Это возродилась и окрепла
в медном гуле праведная кровь.
Это жертвы ожили из пепла
и восстали вновь.
Сотни тысяч заживо сожженных
строятся, строятся
в шеренги, к ряду ряд.
Интернациональные колонны
с нами говорят:
— Слышите громовые раскаты?
Это не гроза, не ураган —
это, вихрем атомным объятый,
стонет океан,
Тихий океан.
Люди мира, на минуту встаньте!
Слушайте,
слушайте:
гудит со всех сторон —
это раздается в Бухенвальде
колокольный звон.
Звон плывет,
плывет
над всей Землею,
и гудит взволнованно эфир:
— Люди мира, будьте зорче втрое,
берегите мир,
берегите мир!
1958
СОКОЛ
На белой безбрежной пустыне
сверкают хрусталики звезд.
На улице — лютый мороз:
все стынет,
все стынет...
И кажется, стуже такой
живое должно покориться.
Но гордая, смелая птица
летит над трескучей землей.
То сокол. Он смеет дерзать
и в грозы, и в стужи.
Морозу его не сковать —
лишь крылья упруже!
1958
* * *
Ты смеешь к звездам трассы пролагать,
в расцвете сил и разума мужчина.
А маленькая, щупленькая мать
едва рукой плечо достанет сына.
В далеком детстве, много лет назад,
тебе горячка ноги подкосила.
И где-то у кладбищенских оград