Бунт невостребованного праха - страница 39

Но уже буквально через мгновение, переступив поро­жек ленинского жилища, Герка думал совсем по-иному. Вернее, совсем не думал, в ошеломлении, охватившем его, не было места мыслям. Надо было успеть все высмотреть и сфотографировать в памяти. И первое - это отсутствие вещей, полное, абсолютное, как вакуум. Отсутствие ве­щей, необходимых самому, последнему из смертных. А через это - присутствие человека, скорее небожителя, которому все лишнее.

До Смольного несколько лет назад Германн, подоб­но тому, как и сюда, прорвался в Мавзолей Ленина, при­лепился к какой-то из делегаций. И там, в Мавзолее, надолго был ослеплен и обездолен непониманием ужа­сающей неразборчивости смерти, тем, что этот малень­кого ростика рыжеватый человек, почти подросток, от­решенно возлежащий под пологом искусно распреде­ленного света, надежно скрывающего все подлинное в его облике, что могло бы хоть как-то на мгновение оживить и очеловечить его, и есть он, тот самый, вели­кий. Спеленутый, ослепленный туманной яркостью не­видимых глазу светильников, сохраненный хитроумием бальзамщиков, он, похоже, защищался этой своей ма­лостью и неприметностью от жадно пожирающих его взоров толпы, отбивался и отрекался от всего, что ему приписывали, что он, а больше за него всюду сейчас говорили.

Ленин тогда Германну не понравился. Хотя в этом он не только никому не признался, но и мысленно утаил от самого себя: конечно же, бесконечно великий и в гробу. Вышел из Мавзолея на солнечный свет, и день пока­зался ему траурным. Будто само солнце, глаза ему, пока он был в Мавзолее, укрыли ватой, в такой ватной дымке все предстало перед ним. Сам Ленин в дымке, кото­рую он не хотел, а если бы захотел, то не смог бы разог­нать, потому что такой же дымкой все было выстлано и в душе. И сквозь нее нет-нет да и протеребливалось ощущение крамольной несоединенности облика того человека, которого он увидел в Мавзолее, и его дела. Сейчас же, здесь, в Смольном, такое соединение, ка­жется, состоялось. Герка видел, как за сотни верст от­сюда, от холодного камня кремлевской стены, будто крестьянская нива, засеянная квадратно-гнездовым спо­собом нишами, в которых произрастала одна лишь скорбь и печаль, от гранитных столбов-надолбов, про­секших асфальт, бюстов людей с непокрытыми голова­ми, оседлавших грибостолбоножки, под соборным зо­лотом маковок, служащих бюстам небом и головным убором, вышагнул кучерявый рыжеватый мальчишка. Попробовал нетвердыми на первом шагу ногами землю. В земле тоже, наверно, не было твердости, она качнула его, уронила на асфальт. Со стороны бюстов и ниш послышался смешок и вздох, началась тихая, но посте­пенно перерастающая в потасовку возня. Бестелесные нишники, как вороны крылами, замахали руками, зас­кользили их тени, потянулись к мальчишке, вцепились друг в друга усатые и безусые бюсты. И все это в тишине под каменное молчание и застылость стражи, молодень­ких солдат, замерших у входа в Мавзолей.

Но вот ударили куранты Спасской башни раз, вто­рой. Мальчишка ожил, подтянул ноги к животу, выб­росил вперед руки и в наступившей полночи стал упол­зать от настигающих его теней к простору площади, над которой набатно гудело эхо курантов Спасской башни, извещающей Землю о приходе часа Быка. На последнем, истаивающем в темном звуке курантов маль­чишка был уже на ногах. Не веря теперь ни земле, ни своим ногам, попробовал, проверил их на прочность и твердость, как проверяют все дети в мире, учась хо­дить, впервые встав с четверенек. Земля тянула его опять на четвереньки, но он устоял. Усмехнулся, прищурил­ся и пошел прочь от своего мраморного узилища, крем­левских призраков, напутственно и раздраженно в последний раз взметнувшихся теней в нишах, задро­жавших и радостно улыбающихся вослед ему каменных бюстов-идолов. Один из них, а может, и два, сорва­лись со своих гранитных насестов, вдребезги разбив об асфальт казенные головы.

А тот кучерявый мальчишка был теперь здесь. Тихо, но твердо отворил высокие белые двери и уверенно шаг­нул в свою светелку. Герка был рад: слава Богу, никто не догадался вызолотить те двери, обить червонным золо­том. Каково было бы входящему распахнуть их.