Былина о Микуле Буяновиче - страница 15

стр.

— Што ж… И я могу уйтить… Прощайте!

Ему никто даже не ответил. Он вышел и сердито хлопнул дверью. А Петрован, тронутый тихими слезами дочери, неловко подошел к ней и неумело, крючковато обнял ее плечи.

— Ну, што ж ты плачешь? Ну, чего ты? Будя, будя!

У бабушки Устиньи только теперь застучали старые, расшатанные зубы. Руки хватались за глаза, а в глаза как будто кто песку бросил. Плачет, а слез нет. Пересилила себя и твердым голосом распорядилась:

— Стели отцу, Авдотья, да дай пареньку-то молочка чашку. Сами-то и так уснете. Завтра, разбужу до свету.

Помолчала и глухо проворчала:

— Навечеровались!.. Свечку-то наполовину сплавили…

Рассказ второй

Солнце на морозе. Ясный тихий день после вчерашней снежной бури. Больно режущая глаз, ослепляющая белизна, и в деревне скука белая, смертельный покой, озаренный молчаливо насмехающимся солнцем со своей безмерной высоты.

На улицу носа показать нельзя, ресницы леденеют и слипаются от пара изо рта, нос трескается под невидимыми жалящими иглами, щеки покрываются белоснежными мертвыми пятнами и какую шубу ни надень — она отлипает от тела холодной шелухой. А под подошвами стоит визг, как будто они давят тысячи злющих и пронзительно вопящих ледяно-белых змей.

Из закутанных дворов сквозь щели заборов и сквозь поветный настил — пар валит от дыхания коров и лошадей. В это время скот без корма, как изба без топки, стынет и мерзнет.

У коров и лошадей на мордах белые, снежно-ледяные маски от дыхания. Большие черные глаза смотрят из-под них печально и просительно.

Шкуры на дворнягах ощетиниваются. Оборони Бог в это время обозлить собаку. Давно забытый закон согревания теплым, насыщенным еще горячей кровью мясом, вспоминается тогда собаками. Псы сибирские делаются в это время смелыми настолько, что не только загнанного той же смелостью в деревню волка могут осадить и разорвать на части, но и друга — человека могут растерзать и съесть горячим. Особенно, если собаки действуют артелью.

Но на дворе Святки и разве кто удержит молодежь в избе? Если мороза бояться, то и скоту корму давать нельзя и сам с голоду подохнешь, сидючи в нетопленой избе.

Только потеплее одевайся, попроворней двигайся и крякай чаще, чего-нибудь кричи и ухай и не замерзнешь! Так наказывают люди старые, бывалые.

Но разве молодежь послушается старших? Разве молодая кровь чего-нибудь боится? Никогда в жизни и нигде на свете.

А русские Святки только раз в году бывают и всегда в Крещенские морозы — чего же сидеть дома? Да и всего-то для веселья три дня с половиной. Уж под Крещенский Сочельник ни плясать, ни образину надевать нельзя. Хорошо в селе, где церковь есть и где в Крещенье можно в освященной проруби выкупаться: смыть святочные потехи дьявола. А в деревнях, где нет церкви, в Крещенский Сочельник маскируются только безбожники да неуемная безотцовщина.

А тут же еще такой редкий случай на деревне выпал: какой-то барин из-за снежных вьюг застрял на земской квартире и по деревне слух пошел… Да что слух! Многие сами видели, как барин к Петровановой Авдотье приехал, деньги Петровану сотенными выдал, а сегодня, в первый Святочный день, Авдотья выщелкнулась в свое праздничное кашемировое платье и сама, бесстыжая, пошла к нему на земскую…

— Врешь?

— Вот те Истинный!.. С утра уж раз ходила, а после обеда опять пошла.

И вот забегали из избы в избу девки, загыгыкали ребята, запосмеивались мужики и бабы и на лету схватила эту новость бегавшая по деревне пестрая толпа замаскированных парней и девок. Пашка Терентьичев быстро удумал самодельную комедию, а девки тут же сочинили новую частушку и пропели под хриплую гармошку и бандурку. И такой поднялся по деревне развеселый шум, даже собаки хором лаяли.

Ничего не знали только те, кого деревня злою шуткой высмеивала, бегая толпою по избам и наплясывая по подоконью.

Толпа была и возле земской да «представлять» пока что побоялась: может быть барин в само деле какой-нибудь начальник. Поплясали и попели без комедии и барин был доволен. Хотел дать денег на водку, но постеснялся, вспоминая случай с Петрованом. Сел за стол и долго все подробности записывал в тетрадку. Даже не слышал, как входил хозяин спрашивать — не хочет ли барин поесть. Хозяин, по усмешке барина, с какой он писал, подумал, что это человек не из простых, а из каких-нибудь особых: либо царский доглядчик, либо «сполитический». По настоящему никто не знал в деревне, кроме писаря, что значит это слово, но все знали, что это люди, не дай Бог, опасные.