Былина о Микуле Буяновиче - страница 56
— Ну, ладно уж. Гадай! — оборвала ее Анеисья. — Он и без просвирки не умрет…
Но просвирня заступилась:
— Да ведь он, небось, до просвирки-то и пищи не приемлет… Небось, еще не кушал ты сегодня, Яшенька?
— А ничего. Вот ослобонюсь — схожу, возьму, покушаю. Самовар скипел. Нести? — спросил он у Анисьи.
— Нет, обожди. Уходи, не мешай.
Яша беззвучно ушел, как и пришел, и видно было, что его давно не обижает грубость человеческая.
Раскладывая карты, просвирня глубоко вздохнула и сказала:
— Благочестивый он человек… Шестьдесят лет прожил и ни одного греха не имел с женщиной. Это, как Бог свят, я тебе говорю правильно.
— А ты откуда знаешь?.. — улыбнулась ей Анисья. — Ты что же, караулила его, што ли?
— Знаю, прости меня Господи! — твердо заявила Августа Петровна. — Я сызмальства его знаю. Сама к нему ластилась, бывало, сама, прости меня Господи. Его женой желала быть. Не довелося… Есть такие люди благочестивые, родимушка, а для нас, грешных, они вроде как дурачки… И Яшенька такой… Такой, родимушка.
— Ты совсем не думаешь о гаданье и у тебя опять на сердце мне удар какой-то падает, — вдруг рассердилась Анисья, — Не хочу я гадать. Врут твои карты!..
Просвирня тоже рассердилась.
— Нет, это значит у самой тебя мысли черные, родимушка! Разрумяненная в жаркой кухне Стратилатовна, вбежала с фартуком у щеки и залепетала:
— Ой, а посуду-то я еще не поставила на стол. А там, на кухне уже все собираются… Ноги, говорят, грязные — сюда не идут. Стаканчики-то винные ставит?
— Гневаться мне нечего, родимушка, — собирая карты, говорила просвирня, — А только карты у меня не врут… А мне домой идти пора.
— Ну, вот и разобиделась! — пропела Анисья и быстро приказала:
— Стратилатовна! Там в подполье пиво медовое в жбане. Неси-ка, я Петровнушке подам. И пирог неси и самовар.
Она открыла шкаф и достала две бутылки.
— Наливочки, Петровна, выпьешь?.. Посмотри-ка, у меня есть и церковное…
И просвирня засмеялась мелким, конфузливым смешком:
— Ой, што ты, родимушка, я ведь не пью… Разве уж церковного-то рюмочку…
— Стратилатовна лукаво усмехнулась в Фартук и, расставив посуду на столе, ушмыгнула на кухню, откуда доносился звук гармоники. Это Мотька Калюшкин, красильщик, заиграл там грустную и широкую русскую песню. И эта песня глубоко вошла в Анисью, взволновала, подняла ее, ударила по сердцу.
Повысив голос, поднесла просвирня рюмку и заговорила громко, точно пьяная:
— Ты только не сердись на меня, на халду! Я сама свой ндрав не одобряю. А мы выпьем, посидим. Песенку хорошую споем. Люблю, Петровнушка, повеселиться я!.. Эх, молодость пройдет и не увидишь. Красота завянет — не воротишь… Хорошо Митька играет, негодяй! Митя! Эй, кто там еще? Идите сюда в комнату!.. Разлюбезная ты рвань!
У просвирни побежали слюнки. Хихикнув, она тронула рукой губы, взяла рюмку и умиленно перекрестилась.
— Люблю и я грешница у веселого человека посидеть. Только, не дай Бог, если батюшке доспеется, что я тут сижу… Будь-ка ты здорова!
— Кушай на здоровье! Знаю, не любит ваш батюшка меня… Волком на меня сбуривает… А конечно! Кабы я была законной приставшей — в ножках бы моих валялся… Ну, ничего, мы подождем нашу судьбу…
Стратилатовна, внося пирог, смеялась:
— Ой, какой горячий! Руки жгет.
За нею следом Васька Слесарь внес жбан с пивом и корявым словом пошутил:
— Зато у меня холодное. Ядреное!.. Эх, пей — не хочу!.. Здорово была, Анисья Ивановна!
— Ну-ка, вы, поберегитесь! — расталкивая остальных, говорил Яша, внося кипящий самовар.
Разрезая пирог, Анисья здоровалась с входившими и угощала Августу Петровну.
— Здравствуй, Вася!.. Скушай-ка, Петровна, вот пирожного кусочек… Стратилатовна, подай-ка маслица. В шкафу!
Церемонно и сосредоточенно кушала просвирня, умиляясь. Порумянела, помолодела.
— Спаси те Бог, родимушка. Спасибо.
Вслед за Яшей вошел и гармонист Митька Калюшкин. Одетый чисто, в лакированных сапогах, в жилетке поверх рубашки и в пиджаке внакидку, он нес под левою рукой гармошку, а правой ворошил кучерявые намасленные волосы.
— Здравствуйте, Анисья Ивановна! Покорнейше благодарим за ваши приятности. Где тут можно музыканту сесть?..