Былина о Микуле Буяновиче - страница 60

— А как, тетенька, я его увижу? — вспыхнув, простодушно спросила Лизанька Цветочек. — Как глядеть-то надо?

— Ты еще ребенок малый — у тебя нету никакого горя — вот тебе и клад твой, — продолжала просвирня, — А прочие, которые…

Но Матвей вдруг перебил ее и заговорил, как будто сам с собою:

— А вот скоро будет тридцать лет и жизнь моя, как в глухом лесу — тропинка малая. А сколько видел горя я, сколько слез кровавых пролил!.. И родину свою спокинул и растерял знакомых всех… И без прав теперь и без талану. И с волчьим пачпортом, без имени родного, как последний сукин сын на свете!

Он опустился на сидение, уронил на руки голову и простонал надрывным, еле слышным стоном:

— Эх, Дуня моя, Дунюшка… Злосчастная сестра моя!..

Все насторожились, но никто не понял стона и последних слов Матвея. Только Анисья еще пристальнее посмотрела на него и сто-то поняла такое, отчего сердце ее переполнилось и нежностью и скорбью.

Матвей откинул голову назад и, осмотрев всех, ударил кулаком о стол и заорал:

— А я стал арестантом не по правде… Не по правде…

А раз мне раздавили душу, и убью. Самого святого человека убью… Тебя убью! — набросился он на просвирню.

Но Анисья снова бросилась к нему и стала уговаривать:

— Не надо. Никого не надо трогать! И ни в чем она не виновата.

Но тут же закричала на гостей:

— Конечно же, он не по правде пострадал. И никакой не арестант он. Так он это спьяну наболтал.

Просвирня ласково и тихо засмеялась.

— Сказано: «Людская правда ложная, а праведная — Божия». Надо терпеть, да и опять трудиться, милый сын.

— Вот ты и скажи нам прямо, — потребовала Анисья от просвирни, Есть тут Божия правда али нету?.. Если нету правды Божьей, значит, есть правда людская. А против людской правды — я сама с ножом пойду!

Лизанька выпрыгнула и позвала подружек:

— Пойдемте, девоньки, домой.

Сиди, не бойся никого! — остановила ее хозяйка. Я только языком болтаю. Я вчера на самого исправника топала ногами. А он только захихикал, старый пес! Петровна! Ну, скажи ты слово-то мудреное свое.

— А ты не нукай на Петровну! — огрызнулась Августа Петровна. Петровне пятьдесят три года. И Петровна не оракул, Петровна в Бога верует, а раз вы все тут не веруете ни в Бога, ни в черта — им тут делать нечего.

Она все повышала голос и, наконец, заговорила пронзительно и негодующе:

— Вас дьявол обуял всех! Захотелось вам, видишь ли, и счастья и богатства… Што такое счастье и богатство? Да всех счастливей и богаче тот, кто богатству не завидует. Кто сердцем и душей молод. Вот Яша-сторож, всех вас богаче и счастливее. Вот вам слово мое. Ишь ты: с ножом! Ну и иди с ножом, разбойничай. А после будешь миловаться со своим полюбовником. То-то счастье!

Неумолимою тучей придвинулся к маленькой, тщедушной старушке Матвей.

— Дак што же всем, стало быть, надо дураками быть? — спросил он угрожающе. — Всем в сторожа да в нищие пойти? Небось, Вавила-то медведем на заимке на своей сидит, а Яшке, брату старшему, гроша медного не дал. Где тут правда — говори мне!

Августа Петровна поперхнулась, отступила от Матвея, стихла голосом.

— Господи Иисусе! Да что тебе Вавила дался? — залепетала она, чуя что-то неладное во взгляде и в словах Матвея и его товарищей. — Яша, говорю, и брата своего богаче. Да на што он нам Вавила?

И опять она оправилась, снова заострила голос:

— А раз ты в Бога не веруешь, и жизнью своей недоволен — иди да в омут головой! Чего ты на меня уставился? — зазвенела она тонким криком, — Раз у тебя на ближнего рука может подняться — нет тебе на свете счастья. Понял? Ишь — ты, на Вавилу шайка собралась, к чужим богатствам подбираются, клады ищут, легкой жизни захотели? Нет у меня на злое дело никаких добрых слов. И за такое дело нету у меня к вам жалости! — она повернулась к Лизаньке Цветочку. — Уходите, девки, все отсюда, из этого гнезда осиного! — повернулась к Анисье. — Ловко ты разбойничий притон открыла. Да еще в квартире станового пристава. Где же тут вас взять? Ну, только што попомните вы мое слово: взявши меч, от меча и сам погибнет!

— Ну, будя тебе каркать! — злобно топнул на нее Васька.

— На свою голову накаркаешь! — поддакнул Митька, все так же весело ощеряясь.