Былина о Микуле Буяновиче - страница 68
— Лимпеюшка! Уйти бы нам в скиты. Уйдем отсюда, слышь ты, оба? Вместе построим где-нибудь келейку.
— Ну-у, опять ты про то же! — скучным голосом сказала она. — Да разве «он» останется тут в лесу?
— А мы тайком, Лимпеюшка… Нам ничего не надобно. Только бы ты со мною…
— Да куда же я с тобой поеду? Кабы был ты пошустрей да поздоровше. А то ведь и сам-то ветра не осилишь. Иди-ка спи, ложися.
Женщина вздохнула, потянулась, устало и сладко зевнула, а Корнил прислушался к чему-то за стенами дома.
— Шестой год живу с тобой, а ни одним дитенком не понеслась, — грустно промолвила Лимпея. — Был бы дитенок, дак я знала бы за что терпеть. А то никакой нету охоты маяться. Чую вот, што вяну, как травинка без росы, — и, положив голову на оголенную до плеч руку, с вызывающим смехом прибавила, — А вот, пришел бы молодец какой — ушла бы с ним куда-нибудь подальше.
— Што ты сказала? — опомнившись спросил Корнил, — С кем ушла бы?.. Может с Мотькой?
— А чем Мотька не молодец? С ним не заскучала бы.
— А грех-то? Грех-то? Грех-то!..
— Ой, уж! С вами без греха живу… Тоже безгрешные.
— Значит, правду согрешаешь, а? Значит, правду с ним, с отцом, согрешаешь?.. Ну, признавайся, не таись! — подходя к ней, умолял Корнил.
Лимпея засмеялась, приласкала его и запела сладостно и нежно:
— Да што же мне таить-то от тебя? Ну, вот она я, вся тут… Ну, бери меня, милуй, аль унеси куда-нибудь в леса дремучие… Ну, дурачок ты мой! Ложись скорее, приласкаю, пока хочется.
— Тебе все шутки, а у меня на сердце камень… Сказала бы ты мне правду всю. Легче бы сердцу было.
— От правды легче не бывает никогда. Правда, завсегда страшная.
— Значит, правда? Правда, што ты с ним грешишь? — застонал опять Корнил. — Ну-у… Скажи-и!
Лимпея вся переменилась, голос ее огрубел, слова запрыгали:
— Ну, вот опять зачал вы-ыть! Сказано тебе, што никакой тут правды нет. Постылы оба вы — вот, правда. Вот это истинная правда!
Но Корнил, допытываясь своего, шептал:
— А што он говорит с тобой, когда ты с ним одна бываешь? Ну, што?.. Чем он соблазняет тебя? Про золото тебе открылся, а? Открылся?
Испытующе глядя на мужа, Лимпея увидела в нем какого-то другого, по-новому постылого ей человека.
— А тебе на што про это знать? Ты в скитники себя готовишь, — тебе нужно знать про житейское…
— Ты не верь ему! Не верь! — шептал Корнил. — Он никогда тебе не скажет. Он даже мне не скажет, где у него што лежит…
— А может, я уже давно знаю, где оно зарыто золото, да не хочу его… А вот захочу, шепну два слова Мотьке, и поминайте, как звали.
— Нет, нет, Лимпеюшка!.. Не надо, не хоти — это греховное… Греховное, не надо нам с тобою ничего…
— Тебе не надо, а мне надо!..
— На што тебе, на што? — шептал таинственно Корнил. — Оно, все это золото, разбойством, сказывают, добыто. И без злодейства уйдем с тобой подальше… Построим часовенку и зачнем молиться подальше от греха. Уйдем, Лимпеюшка?
— Да бу-удя тебе зря болтать! — устало протянула женщина. — Иди, говорю, спи. Спасаться надо будет, дак сама уйду. Парой не спасаются.
— Эх, Лимпея, я тебя не люблю уж больше.
— Да ну-у не лю-юбь! — позевывая, передразнила Лимпея. Какая уж любовь в берлоге? Спать хочу я! Намоталась за день-то. А утром до свету вставать. Иди, говорю, пожалею.
Корнил опять приблизился к Лимпее, но возле кровати замер, прислушиваясь.
— Слышь, Лимпея… Будто кто-ето кричит…
— Да ветер это… Ишь, какая буря-вьюга.
Снимая пояс и вытягивая ухо в сторону окна, Корнил испуганно произнес:
— Слышь, собаки лают?.. Кто-то быть воет…
— Ну, волки воют. Впервые что ли? Экой ты, какой робенок.
Но в голосе вьюги со стороны лесной поляны явственно плелся протяжный женский голос, чуть слышный, далекий:
— Ба-атюшки-и!
— А може это искушение, какое? — в страхе зашептал Корнил.
Заглушаемый бурей послышался дружный лай собак и снова женский крик уже протяжный:
— Лю-уди до-обрые!.. Спаси-ите!
Лимпея соскочила с кровати и подбежала к окошку.
— Правда, што кричит кто-то… Баба кричит…
В горницу донесся совсем явственный, смешанный с собачьим лаем, голос:
— Душеньку спасите… Вави-ило-о!..
— Ведь это будто как Петровна… Просвирня!.. — встревожено сказала Лимпея, быстро одеваясь, — Да, это она. По че же сюда попала в полночь-то? Иди скорее — ее собаки-то разорвут, ведь…