Былое — это сон - страница 6
Täglich ward er bleich und bleicher.Eines Abends trat die Fürstinauf ihn zu mit raschen Worten:Deinen Namen will ich wissen,deine Heimat, deine Sippschaft!Und der Sklave sprach: ich heisseMohamet, ich bin aus Yemen,und mein Stamm sind jene Asra,welche sterben wenn sie lieben.______________
Каждый день, зари прекрасней,Дочь султана проходилаВ час вечерний у фонтана,Где, белея, струи плещут.Каждый день стоял невольникВ час вечерний у фонтана,Где, белея, струи плещут.Был он с каждым днем бледнее.И однажды дочь султанаНа невольника взглянула:«Назови свое мне имя,И откуда будешь родом?»И ответил он: «Зовусь яМагометом. Йемен край мой.Я свой род веду от азров,Полюбив, мы умираем».Генрих Гейне. Азр.(Перевод М. Павловой.)ПЕРВОЕ ПРЕДИСЛОВИЕСан-Франциско, май 1944.
Это было позавчера, я поймал норвежскую станцию и услышал, что Сусанна Гюннерсен погибла в немецком плену.
О ней говорилось как о жене поэта Гюннера Гюннерсена.
Прошло двенадцать часов, прежде чем я смог встать со стула. Когда я поднял голову, я увидел большую секундную стрелку, безмолвно вращавшуюся на циферблате.
Сусанна, ведь ты была такая трусиха! Помнишь тот вечер, когда они стреляли в нас на Парквейен, — я чувствовал, как твое сердце замерло от ужаса. А ту ночь, когда вернулся Гюннер, звук поворачиваемого в замке ключа? Никогда в жизни не думал, что человек может так испугаться. С тех пор ты всегда замирала при звуке ключа, поворачиваемого в замочной скважине.
Не понимаю, как я пережил эту агонию, длившуюся двое суток. Так уж повелось: думая о чужой боли, мы говорим о своей собственной. Они увезли Сусанну Гюннерсен в Германию и там забили ее насмерть.
Однажды Гюннер сказал мне:
— Я обрету покой, только когда Сусанна умрет.
Теперь Гюннер обрел покой.
Прошло двенадцать часов, прежде чем я позвонил Карлсону. Появившись в дверях, он уставился на меня с таким видом, словно увидел утопленника.
Я рассказал ему все. Что все? Не знаю, что именно я говорил. Он заставил меня раздеться и лечь.
Потом ненадолго ушел. Вернувшись, он больше не покидал меня. Он расположился в моем кресле и читал, зная, что я не сплю.
— Может, вызвать врача, чтобы он сделал вам укол? — тихо спросил Карлсон один раз.
Я не хотел никаких уколов. Весь день я пролежал с закрытыми глазами. К вечеру я пришел в себя. Он все еще сидел здесь, у меня за спиной, в моем любимом кресле. И читал Букера Вашингтона[3].
Я спросил, сколько ему лет. Оказалось, сорок пять.
Трудно объяснить, как все получилось. Я сказал, что моя жизнь сложилась так неудачно, что ее следовало бы исправить. Какой мне смысл жить после всего, что случилось, — ведь Сусанна умерла.
Карлсон отложил Букера Вашингтона и заговорил об Андах.
Он заставил меня прислушаться к своим словам. У меня перед глазами возникла нарисованная им картина. Я увидел леса и горы, но совсем не такие, к каким привык с детства. Увидел синее небо над необъятными синими лесами.
Карлсон охотился там на горных львов. Мы решили поехать туда.
— А мне кажется, что ваша жизнь сложилась совсем неплохо, — сказал Карлсон. — Вам пятьдесят пять, и вы еще в полной силе. Вы затеяли большое дело и поработали на совесть. Но у вас было время и пожить в свое удовольствие. Теперь этот этап вашей жизни завершился. Но разве это конец? Вам пятьдесят пять. У вас в запасе еще пятнадцать — двадцать лет, чтобы все продумать. Пятнадцать — двадцать лет на длительные путешествия, на то, чтобы объездить весь мир. Я так и вижу, как через три года вы сходите с парохода в Мельбурне, потому что вам захотелось увидеть Австралию. Вижу, как вы плывете в лодке по Гангу.
— Что вы за человек, Карлсон? — слабо улыбнулся я.
— Что за человек? Я, как вы знаете, родился в Христиании, мой отец был старшим преподавателем в школе на Болтелеккене. Получив аттестат, я сбежал из дому.
— И женились несколько лет назад, когда уже работали у меня?
Он кивнул:
— Мэри хорошая девушка.
— Вы, наверно, не ожидали увидеть меня плачущим? — немного смущенно спросил я.
Подумав, Карлсон ответил:
— Признаться, нет. Что касается меня, то я пережил такую же потерю в тридцать пять.
