«Быть может за хребтом Кавказа» - страница 7

Написано со знанием дела. Поэту, несомненно, была знакома аргументация традиционалистов-консерваторов, позже называвшихся «старотурками». В стихах видится отзвук той идейной борьбы, которая велась в турецком обществе с конца XVIII в. в связи с попытками прогрессивных реформ. Консерватизм проступает здесь на бытовом «домостроевском» уровне, но поэтическая образность делает его как бы более всеобъемлющим.

Стихотворение завершается знаменитым описанием янычарского погрома, по выразительности поэтических средств одним из самых замечательных в пушкинском творчестве. Дважды повторяется в нем мусульманское заклинание «Алла велик» («аллах-уль-акбар» по-арабски), которым всегда вдохновлялись фанатизированные толпы в исламских странах. В стихах отражена и историческая реалия — бегство уцелевших янычар из столицы в провинцию, где делались попытки сохранить янычарские «очаги» как оплоты реакционно-сепаратистской вольницы.

Словом, Пушкин был отлично ориентирован в турецких делах, как внешних, так и внутренних. Подробный разбор стихотворения укрепляет меня в предположении, что перед нами нечто вроде конспекта задуманной поэмы на турецкую тему, причем поэмы сугубо политического направления. Один из многих неосуществленных замыслов великого поэта…

Нельзя не отметить еще одну, может быть второстепенную, но характерную черту в этих (и многих других) произведениях Пушкина «турецкого цикла» — их высокий востоковедный уровень даже в мелочах. Пушкин, например, старается максимально точно передавать термины — географические и иные. Вместо общепринятых тогда Константинополь или Царьград он употребляет турецкое название — Стамбул, вместо Адрианополь — почти фонетически верное — Эдырне, вместо гарем — правильное харем и т. д. Он старается быть точным…^>[3]

«Путешествие в Арзрум» и его поэтическая квинтэссенция — «Стамбул гяуры нынче славят», на мой взгляд, являются наиболее типичным и характерным выражением того интереса, который поэт всю свою творческую жизнь питал к российскому и зарубежному Востоку и который выдвинул его в родоначальники «западно-восточного» направления в русской литературе. Это направление заключает в себе синтез и взаимопонимание русской культуры и культур народов Азии. Если для Гёте его «Западно-восточный диван» есть интеллектуальное влечение гения, то для Пушкина кавказско-восточные, в том числе и турецкие, мотивы есть выражение его внутренней духовной сущности.

Для старшего современника Пушкина — его двойного тезки Александра Сергеевича Грибоедова Кавказ, Азия были не столько призванием, сколько профессией и судьбой. Сложись обстоятельства иначе, он мог бы исполнять свою дипломатическую службу где-нибудь в Испании или Швеции, в общем — на Западе (как Ф. И. Тютчев). Однако знаменитый бытописатель послепожарной дворянской Москвы много лет провел в Тифлисе (где и было написано «Горе от ума») и Тегеране (где он нашел свой мученический конец). Его литературное творчество мало было связано с Востоком, его жизнь — самым тесным и фатальным образом. А можно ли оторвать первое от второго, даже если нет видимых связей? Для многих лучших людей России, для тех, кого называют мозгом или гордостью нации (а по-библейски — солью земли), Азия стала внешней средой их биографии, а стало быть, одним из главных условий их творческой или политической деятельности. Добровольно или насильственно они часть своей жизни провели в «русской» Азии: Радищев, Грибоедов, Пушкин, Лермонтов, Шевченко, Достоевский, Л. Н. Толстой, Чернышевский, Гончаров, В. И. Немирович-Данченко, Чехов, Горький, Бунин, Маяковский, Есенин и многие другие. Революционеры всех трех поколений — от декабристов до социал-демократов. И дело здесь не в механистическом воздействии пресловутой географической среды, а в тех культурно-психологических связях, которые устанавливаются между объективным и субъективным миром и которые крайне трудно уловить и тем более постичь.

Жизнь и труды Грибоедова были непосредственно связаны с той гранью русско-азиатских связей, которая называется колониальной политикой. На Кавказе и в сопредельных странах Ближнего Востока она отличалась своеобразием, о котором уже говорилось, но суть ее была неизменна. Автор бессмертного «Горя от ума» был ее незаурядным, хотя и неудачливым проводником. Его компетентность в области как восточной дипломатии, так и кавказской администрации была вне всякого сомнения. Автор Туркманчайского мирного договора в совершенстве владел персидским языком (вероятно, в какой-то степени знал и арабский), что по тем временам было редкостью для ответственных дипломатических представителей на Востоке; обычно они довольствовались услугами местных переводчиков (драгоманов). Грибоедов превосходно ориентировался и в кавказских делах; годы жизни в Тифлисе и близости к Ермолову не прошли даром.