Бывший лучший друг - страница 8

— Она в коме, — его голос всё-таки дрожит и смягчается, — сейчас её переведут в палату с оборудованием, которое будет поддерживать в ней жизнь… До тех пор пока… она не проснётся.

— А можно в другую больницу перевести? — я всё время что-то не то говорю. — Послушайте, доктор, — подхожу к нему слишком близко, — делайте всё, что в ваших силах. Да что и не в ваших — тоже. Это понятно?

Хирург слегка отступает, на лице немой вопрос, направленный Владу. Друг слегка кивает, полагаю, полностью соглашаясь с моими словами.

— Палата будет платная? — деловым тоном уточняет этот бюрократ.

— Хренатная, — опять не выдерживаю. Глубоко вздыхаю, в попытке успокоиться. — По вопросу валюты подойдите к нему, — указываю на Фила. Тот решительно встаёт навстречу врачу.

— Пройдёмте в кабинет, — указывает моему атташе направление, но прежде чем уйти, хочет ещё что-то сказать. — Послушайте! — смотрит на меня и Влада, — мы вашу…подругу вернули к жизни и заштопали все имеющиеся у неё травмы. Её скорейшее возвращение в этот мир теперь целиком и полностью зависит только от неё самой.

С этими словами и, видимо, чувством выполненного долга мужчина уходит, оставляя меня в конкретном замешательстве.

— Это что сейчас было? — в смятении смотрю на Влада. — Она в порядке, но в коме? Он что бухнул перед операцией?

— Можно к ней? — этот вопрос задаёт мой друг выходящей из палаты медсестре. Вижу, как он разбит, слышу, как дрожит его голос. Он любит Миллу. А я… я всё делаю неправильно.

— Пройдёмте сначала заполним документы, — подзывает его к себе медсестра. Влад уходит, бросая тревожный взгляд на палату реанимации, а я остаюсь совершенно один.

Не отдавая отсчёт своим действиям, хватаюсь за дверную ручку и, рывком открыв, прохожу в небольшое стерильно белое помещение. У стены металлические стеллажи с инструментами, кое-где прикрытыми пеленкой. По центру хирургический стол, а на нем лежит тело. Ком застревает в горле, пока шарю глазами по бездвижно лежащей Милле, укрытой бледно-зелёной простыней до самого подбородка. Одна рука спрятана, а вторая лежит вдоль туловища. От неё тянутся трубки, словно клубок, сплетаются, направляясь к всевозможным датчикам, названия и значения которых мне не известны. На лице, таком прекрасном и спокойном, маска с искусственной вентиляцией лёгких. Голова перемотана так, что почти не видно блестящих черных волос.

Плохо. Всё очень плохо.

Приближаюсь. Нерешительно хватаюсь за маленькую хрупкую ладонь. Долго вглядываюсь в безжизненное лицо, теряя самообладание. Огромный ком в горле мешает мне говорить, хотя знаю, что должен.

— Ну что же ты не просыпаешься? — скрипучим шепотом спрашиваю и слегка сжимаю руку, нервно поглядывая на трубки. — Знаешь, Милк-Милк, мы тут все уже места себе не находим, — уже громче говорю ей, опрометчиво вставляя ненавистное прозвище. Ох, как она должна злиться сейчас. — Милк-Милк, — повторяю ещё раз, но чуда не будет, она не проснётся. — Хотя знаешь, что? — слегка поглаживаю маленькие пальчики. — Отдохни, наберись сил и возвращайся к нам. Возвращайся ко мне. Только не ходи на свет, Милл. Ладно? Не ходи на свет.

Милла

Музыка. Нет, это песня. Всё крутится и крутится в затуманенном сознании. Она звучала в машине. Когда же это было? За секунду до…

Авария!

Всё снова и снова ранящие слова этой песни, словно иглы врезаются в какое-то сонное и бесчувственное сознание. Боже, выключите это! Выключите! Пытаюсь проснуться, мысленно бью себя по щекам. Представляю, как прищипываю кожу на руке, чтобы сделать больно. Но ясность почему-то не наступает. Только холодная пустота, пугающая темнота и эта песня. Боже, выключите её…

— Ну что же ты не просыпаешься? — если б ощущала сейчас своё сердце, оно, наверное, выпрыгнуло б из груди. Потому что этот голос принадлежит Паше. Я точно это знаю. — Знаешь, Милк-Милк, мы тут все уже места себе не находим, — опять это глупое прозвище, но почему-то сейчас оно ласкает слух. — Милк-Милк, — зовёт меня, а мне хочется ответить, сказать что-то хорошее. Но у меня нет голоса и тела тоже нет. Я ощущаю лишь своё сознание. — Хотя знаешь, что?