Человек, помоги себе - страница 49

Кажется, он тоже что-то знал о разладе Ларисы с матерью — да иначе и не могло быть, «дружили» все-таки какое-то время! — и, успокаивая меня, разъяснял:

— Плюнь на обеих, обе дуры. Дур-то среди девчонок хватает. Ты, конечно, не в счет, ты — молоток, правда, детсад еще, хотя малость подросла, пионер — всем пример, а еще подрастешь, вовсе поумнеешь. Ты же не Розка. — Он вдруг засмеялся. — Розка — абсолютная дура, встретил на днях, не поверишь? Кинулась мне на шею, еле оторвал. Ну, так как же? — в руках у него засинели билеты в кино.

Если к «Северному» — пора было сворачивать.

«Поговорить с Ларисой, и — точка». Где же твоя решимость, Кулагина, поставить на этом точку?

Но ведь он сам заговорил об Алямовой? И теперь ясно: конечно, она что-то навоображала, Сорока-белобока. А он… Он шел со мной, а не остался с теми. И билеты купил. А дома у меня все равно никого сейчас нет. И настроение такое — хоть куда, только бы рассеяться.

Я повернула к «Северному»…

Вымогатель-подлец со страшным лицом — щеки в складках, глаза сумасшедшие — изгалялся над своими жертвами-женщинами. Одна из них так запуталась — он запугал ее, — что участвовала во всех его преступлениях, но в конце и она все-таки взбунтовалась против подлеца и даже его убила! Арабский фильм до предела разжигал страсти — герои дико кричали, стонали, скрипели зубами, хохотали и рыдали. А полуголая танцовщица выделывала бедрами такое, что не описать. Она откалывала свои номера так долго, что в зале начали смеяться и топать ногами, крича: «Довольно!»

— Ну дает! — повел головой Бурков.

Он сидел в кресле развалившись, широко расставив локти, и часто отпускал свои комментарии, как делает это Вовка Данилюк-Кошман, когда смотрит у нас телевизор.

— Не компот, конечно, — прокомментировал Н. Б. уже при выходе. — Но тип этот здорово всех держал на крючке.

Он готов был всерьез говорить о фильме, а мне стало смешно. Но я вспомнила Вику — понравился же ей тогда индийский. И примирительно сказала:

— Зато она все-таки избавилась от него.

При этом я подумала о Ларисе. И не знаю почему, но Бурков ответил так, словно тоже представил в этот миг Ларку с Диной:

— Избавляются, когда пользы себе ни в чем не видят.

Опять — «польза»!

— А ты все с пользой делаешь?

Он уловил в моем тоне иронию, хмыкнул:

— Стараюсь. — Уже трудно было разобрать, всерьез он отвечает или разыгрывает меня, а он продолжал: — Не всегда и поймешь, в чем она, польза-то. Вот с детства запало: ездили с отцом на его родину, я еще пацаном был. Приезжаем, родни до черта, а отец перед всеми выпендривается — я начальник цеха. Он и сроду им не был. Ну, к нему с особым почтением, он и хвост трубой. А в поезд сели, он же над ними и посмеялся: видал, Колька, какой я им кураж устроил. Польза? Ни съесть, ни выпить.

— Ну, просто самолюбие тешил. Удовольствие получил.

— Во! В том и дело. Каждый свое удовольствие в жизни ищет. Скажешь — не так? Скажешь, ты без удовольствий хочешь жить?

Он рассуждал по своему обыкновению солидно-неторопливо, и опять в его словах было что-то такое весомо-убедительное, житейски-достоверное, против чего невозможно спорить. А об отцовском бахвальстве он говорил с чувством превосходства, со снисходительной усмешкой — это тоже поднимало его в моих глазах, и вообще я уже не раздражалась, а слушала и радовалась, что он идет рядом — такой степенный, серьезный, уверенный в себе. Я искоса поглядывала на его профиль, и в нем мне тоже все нравилось: белый козырек кепки-барана, густые черные брови, твердые губы, острый подбородок, который сильно выдается вперед.

Мы шли от «Северного» до моего дома пешком, через сквер с голыми деревьями. Уже совсем стемнело, горели фонари, народу поубавилось. Перекинулись двумя фразами о погоде, и я замолчала, вдруг показалось — похолодало. Я передернула плечами. Он заметил: «Замерзла?» — «Ничего, — сказала я. — Уже пришли».

На противоположной стороне улицы моя пятиэтажка. Те три окна — наши. Я не показала их ему, просто посмотрела. Свет горит. Родители дома.

— Пока, — сказала я, протянув руку.

Он взял ее обеими своими и крепко сжал.