«Человек с тремя лицами» - страница 3

В гниющем болоте раздиравшегося противоречиями буржуазно-помещичьего японского общества, куда с размаха летели тяжёлые камни народного гнева, грозя это болото выплескать, взросли зловонные цветы «японизма» – системы взглядов, родственных тем, которые в Европе назвали фашизмом. Последователи «японизма» объединились в бесчисленные общества, лиги, партии, в программах которых неизменно присутствовали слова «император», «нация», «государство». Пышнословие должно было притушить смрадный дух милитаризма и шовинизма, замаскировать властолюбие и алчность последователей «японизма».

Когда Кодаме попала в руки эта листовка, подписанная: «Кэнкокукай» – «Общество основания государства», ему показалось, что он прочёл собственные мысли.

Кодама не ошибся: члены «Кэнкокукай» – молодые офицеры, выходцы из охваченной страхом и яростью среды мелких и средних помещиков и мелкой буржуазии, – хотели заставить плутократию (так они именовали крупный капитал) быстрее установить в стране тоталитарный режим и отвести в нём военщине подобающее место, чтобы и она могла обладать политическим влиянием и доходами. Этим и исчерпывался, собственно, смысл выражения «упразднение господства плутократии». Единение же монархии и нации требовалось, как считали участники «Кэнкокукай», для того, чтобы задавить и не дать больше подняться рабочему и крестьянскому движению. Что касается «политики императорского пути», то Кодама – сын самурая – с ранних лет воспитывался в духе преданности ей. «Императорский путь» – это главенство над народами Азии, и прокладывается он «мечом божественного происхождения», каковым является японская армия.

Общество «Кэнкокукай» было одной из нескольких сот тогдашних организаций японских фашистов. В бухгалтерских книгах «нового концерна Кухара» расходы на содержание общества проходили по статье «филантропическая деятельность».

Со вступления в «Кэнкокукай» начал Кодама восхождение к руководству японским фашистским движением. Восхождение это пролегало в основном через тюремные коридоры. Однако не потому, что Кодаму преследовали за крайне правые убеждения. Молодого Кодаму, как и всю военщину, отличали оголтелость и нетерпение. Они подводили его. В 1929 году эти качества заставили Кодаму забыть истину, внушавшуюся ему с детства: император – сын Неба, а сыну Неба недостойно заниматься земными делами.

3 ноября императорский экипаж подкатил к воротам храма Мэйдзи – монарх совершал сюда ежегодное паломничество. Из толпы вдруг выбежал человек и, бросившись ниц, подал императору петицию. В ней содержалась всеподданнейшая просьба запретить рабоче-крестьянскую партию, желающую поколебать трон. Содержание челобитной, надо полагать, весьма импонировало императору, но дерзость холопа (а это был Кодама) требовала наказания шестью месяцами тюрьмы.

Тонкий соломенный тюфяк на каменном полу в тюрьме Итигая и камерная «мисо» – похлёбка из соевых бобов – не умерили шовинистического остервенения Кодамы. В 1930 году тюремные ворота снова приняли его. На этот раз Кодама заплатил двадцатидевятидневной отсидкой за распространение в парламенте листовок с призывом к революции под руководством императора. Но Кодама опять поторопился: монополистический капитал ещё не был готов к тому, чтобы открыто призвать к себе на службу фашиствующую военщину и через неё управлять страной.

По мнению молодого офицерства, и, разумеется, Кодамы тоже, монополистический капитал и послушное ему правительство недостаточно активно осуществляли захват Китая и слишком уж не спеша готовились к войне против СССР. Военщине мало было оккупации Маньчжурии – богатейшего района Китая с 36-миллионным населением. Несмотря на то, что более двух тысяч предприятий уже работали на армию, что на военные нужды направлялось свыше 62 процентов производившихся в стране проката и стали, военщина заявляла о «безоружности Японии». Главное зло – в министре финансов Дзюнносукэ Иноуэ, связанном с ведущими концернами, решил Кодама.