Черёмуха - страница 10

— Пошёл на печь! — прикрикнул он и с досадой пожаловался на меня колхозникам — Учу-учу, а разума ни на грош. Всегда что-нибудь несусветное отчубучит…

Колхозники покачали головами.

Я полез на печку и чуть было не сорвался с лесенки. Кто-то из взрослых подхватил меня:

— Эх ты, Алёша несусветный! — и посадил на печь.

Я забился в угол, прижался к тёплой печной трубе и тихо заплакал.

…На другой день Александр Иванович объяснил ученикам, почему погибла Зорька. Её отравили враги колхоза, бывшие кулаки, которые тайно пробрались в артель, мешали колхозникам честно и дружно работать и старались поссорить их между собой. Но теперь этих злых людей уже нет в колхозе.

— Никита же Глазов — честный колхозник, — сказал учитель. — И Алёша наговорил про него зря… Плохо он ещё во взрослых делах разбирается. Но мы на него сердиться не будем и постараемся забыть всю эту историю.

И правда, ребята больше не вспоминали про погибшую Зорьку. Но я был невесел, молчалив и старался не подходить к Петьке: опять наболтаешь что-нибудь лишнее.

Из школы домой мы с Петькой возвращались разными дорогами. Если Петька в перемену оставался в классе, то я убегал в зал. Но как-то раз нам довелось играть в «кошки-мышки». Вдруг «кошка» сбила меня с ног и порвала цепь. Я вскочил и схватил соседа за руку. Соседом оказался Петька. Я хотел выпустить его руку, но тут все закричали: «Не пускай кота, Лёнька, держи цепь!»

Дома я не разговаривал с отцом. Когда мы оставались с ним наедине, я доставал тетрадь и усердно рисовал косые домики, черёмуху, похожую на облако, рыб, кошек со страшными усами. Отец сначала тоже не разговаривал со мной, но потом стал заглядывать через плечо. А как-то раз тихонько подошёл сзади и спросил:

— Что это за зверь, сынок: хвост рыбий, усы тараканьи?

«Заигрывает, стыдно стало», — подумал я и закрыл тетрадь.

Отец вздохнул и тронул меня за плечо:

— Всё дуешься, сынок, серчаешь? Я же тогда не по злости тебя обругал — так уж пришлось.

Я поднялся и вышел из избы. А вечером вернулась с работы мать и сказала, что в правлении колхоза повесили стенную газету. В газете была напечатана большая статья про отца. Называлась она: «Бригадир Глазов оскорбляет честных колхозников».

Потом я узнал, что отца вызывали на правление и объявили ему выговор.

Отец не смирился и после выговора. Он по-прежнему не доверял Никите, следил за ним. Как-то раз весною он послал меня к амбару, где сортировали семена, и строго наказал раньше сумерек не возвращаться.

— А что мне там делать? — удивился я.

— Следи, сынок, чтобы порядочек был. Сам-то я в район еду… — И, нагнувшись, шепнул: — С зерна глаз не спускай.

Я уныло поплёлся к амбару. Там квохтала, словно сердитая клуша, маленькая сортировка. На брезенте была рассыпана жёлтая пшеница. У сортировки работали дядя Никита с женой и трое колхозных девчат. Здесь же был и Петька — он отгребал из-под сортировки зерно.

Я не знал, что мне делать. Засунув руки в карманы, я обошёл сортировку кругом, потом порылся в мякине, пощупал зерно.

— Ну как, бригадиров сын, всё в порядке или есть какие упущения? — ухмыляясь, спросил меня дядя Никита и подморгнул жене.

Я покраснел и, схватив хворостину, бросился за курами, которые подбирались к зерну. Куры разбежались. Мне опять нечего было делать. Я посмотрел на небо. Плыли белые толстые облака, закрывали солнце, и на усадьбы ложилась тень. За овинами синело небо, набухало дождевыми тучами; на берёзах кричали грачи.

Я подошёл к Петьке, присел на корточки и, сложив ладони черпаком, стал отгребать зерно.

Петькина мать подала мне жестяной совок:

— Зачем же руками, держи-ка инструмент…

Неожиданно дядя Никита закричал:

— Ах такой-сякой, ах мошенник! Куда мешок потащил, куда? — и, тяжело топая сапогами, побежал за угол амбара.

Бросив совок, я метнулся следом, сразу же перегнал дядю Никиту, пролетел мимо амбара, сараев, но там никого не было. А дядя Никита продолжал кричать:

— Догоняй его, держи!

Я добежал до овина, но внутрь зайти побоялся — веяло оттуда сыростью и было темно.

Вернулся к сортировке.

— Плохо ты, бригадиров сын, доглядываешь, плохо! — засмеялся дядя Никита. — Вот ужо тебе отец пропишет.