Черниговского полка поручик - страница 51

— Пойду приготовлю вам сани и лошадь.

— Нет, этого я принять не могу. Вы и без того много сделали для меня.

— Ах, дорогой Иван Иванович, мы не обеднеем. Это такая малость, но она может вам помочь, — сказал Станислав, выходя из дома, и пока его не было, Сухинов попросил разрешения зайти в детскую, попрощаться с Владиком. Ему хотелось в последний раз взглянуть на своего крестника, который был очень привязан к нему.

Вера зажгла свечу, приоткрыла дверь в детскую, попросила зайти. Широко раскинув руки, Владислав спал. Минуту постояв у его кроватки, Сухинов повернулся к Вере, взял ее руку, опустился на колени, прошептал:

— Прощайте, милая и незабвенная. Больше не свидимся, — горячо целовал ей руку. Вера не выдержала и, рыдая, быстро вышла из детской, чтобы не разбудить сына. Сухинову хотелось сказать ей какие-то слова утешения, и он сказал, сам не веря им:

— Ничего, все будет хорошо…

Знал, что навсегда покидает этих милых людей. Покидает здесь свою любовь и надежду, и все же находил в себе силы держаться.

Возвратился Станислав. Смахнув снежинки с шапки, сказал:

— Все готово, Иван Иванович!

Сухинов обнял Веру, а затем друга, вышел во двор. У крыльца стояла запряженная в небольшие двухместные сани гнедая лошадь, нетерпеливо стучала копытами.

Накинув платок на плечи, следом за мужчинами на порог вышла Вера.

— Иван Иванович, а это? — Она показала на сверток его военной одежды и саблю.

— Одежду бросайте в сани, а саблю, пожалуйста, оставьте себе на память. Она серебряная, досталась мне за пролитую кровь. Спрячьте.

Вера с грустью сказала:

— Пуговицы от мундира я срезала, отдам на память бедняжке Катеньке. Милый наш Иван Иванович, неужто это все? — спросила она и, не дождавшись ответа, перекрестила его, закрыла ладонью лицо и ушла в дом.

Сытая лошадь легко вынесла сани из распахнутых ворот, и перед Сухиновым вновь встал вопрос: «Что делать? Куда ехать?» Но вскоре бурное волнение уступило место апатии.

…Колючий ветер бил в глаза, поземка заметала дорогу. Не знал Сухинов, что дорогой, которой он сейчас ехал, тремя часами раньше провезли, охраняемых ротой гусар, Сергея Ивановича и его друзей, а Кузьмин, Щепилло и Ипполит остались навечно у села Трилесы…

На второй день, когда Сухинов, преодолевая снежные заносы, продвигался на юг и был уже далеко от Гребенок, к Шалацким пришла Катя. Она слышала о восстании Черниговского полка, но ничего не знала о судьбе любимого, храня надежду, что, быть может, он никакого участия в нем не принимал. Три дня тому назад она получила от него письмо. Сухинов обещал приехать на Новый год. Трепетно ждала его.

Войдя к Шалацким, увидела Владика, подхватила его на руки, расцеловала. Хозяйка дома стирала в соседней комнате. Услышав голос Кати, поспешила ей навстречу. Хотела сказать слова привета и не смогла, спрятав лицо на груди девушки. Предчувствуя недоброе, Катя тревожно спросила:

— Что случилось, Верочка?

Та закрыла лицо руками.

— Да говори же, говори!

— С Ваней беда…

— Убит?! Говори же ты, говори! Я уже слышала, что у них что-то стряслось.

— Успокойся, он живой. Сегодня ночью был здесь, но…

— Миленькая, ну не мучь, что с ним?

— Он уехал, Катенька. Сейчас его разыскивают, но ты не беспокойся. Он уже далеко…

Катя побледнела, прижала руку к сердцу, опустилась на скамейку.

— Почему же мне не сказали?

— Он боялся тебя тревожить. Говорит: «Хочу запомнить ее улыбающейся». Оставил тебе письмо. — Вера ушла в другую комнату и через минуту подала письмо.

Девушка быстро развернула листок, стала читать. Строки вдруг расплылись у нее перед глазами, буквы запрыгали.

«Милая, незабвенная Катюша. Мне нелегко, ангел мой, сказать тебе „прощай“. Судьбе угодно было распорядиться по-своему. И вот мы расстаемся навсегда. Пропасть, оказавшуюся между нами, нельзя перешагнуть. Прости меня, дорогая, столько мучительных минут доставил я тебе в этот час. Молю бога, чтобы ты была счастливой. И не суди меня строго. Дело, которому я и теперь остаюсь верен, не пропадет даром. Ты должна гордиться своим Иваном и его друзьями, нашедшими в себе мужество поднять меч против опостылевшего самодержавия. Нежно целую мою милую и незабвенную. Светлый образ твой сохраню в моем сердце до последнего его удара. Прощай. Твой