Чернобыльский дневник (1986–1987 гг.). Заметки публициста - страница 18

В шесть утра, это 28 апреля, прибегаю в исполком. Волошко посылает на Янов. С Петром, юристом нашим, еду. Подъезжаем к хате Назара Клочко, он без ноги, участник войны. Сидит Назар на скамеечке возле хаты и смотрит на мост. А на Янове плохо было, это уже потом я узнала. Села я рядом и давай уговаривать. А Назар свое: где ты видишь радиацию, никакой радиации нет. Я ему: вы же больной, умрете здесь. Сердится: никуда не поеду, умру — так на своей земле, у меня баба Мотя, двое свиней, огород — проживем. Я свое: мы отвечаем за вашу жизнь… Он: я сам за свою жизнь отвечаю. Написал расписку и зовет завтракать…

Пошла к Семену Бабичу — он парализованный. Бабка ни в какую: куда я его повезу, кому он нужен, кроме меня, такой, это наша земля, здесь родились, так лучше и умрем здесь. Хоть плачь, а бабка свое: поедут соседи, поедет Назар — тогда и мы…

Всех обошла — восемь расписок. Но людей жалко. Надо что-то делать. Волошко говорит, что надо связаться с медиками, может быть, и с работниками милиции, оставлять в зоне повышенной радиации никого нельзя. Очень тяжело мне было в этот день. До слез жалко стариков было, но вязать же не будешь. Да и в Полесском нас уже ждали люди… Да, Назар Клочко прожил в Янове до 19 мая, остальные уехали раньше. И еще бабка Зуихина пряталась у племянницы в сарае, до середины июня прожила, правда, племянница ей с Вильчи тайком носила продукты, через все кордоны проходила.

Сложили мы с Волошко секретку, закрыли кабинеты, опечатали и 29 апреля на попутках добрались до Полесского. Наши работники уже там расположились. А с чего начинать? Что делать? Со всех сел Иванковского и Полесского районов ринулись люди к нам с теми же вопросами. А что ответишь, когда сам ничего толком не знаешь… Обижались на нас за это, но мы ничего не решали… А еще сигналы идут, что в Припяти люди остались. Надо и в Чернобыле побывать по делам, и в Припять ехать, и в другие точки. С ума можно было сойти. Думаете, не жаль было исплаканных, растерянных женщин, обеспокоенных судьбой детей. Еще как — а помочь, кроме слова, ничем не можешь. Сердце болело.

Меня в Полесском оставили заниматься пенсионерами, участниками войны и инвалидами. Такая моя доля… То есть и судьба, и часть дела по оказанию помощи пострадавшим, эвакуированным. Нужно было куда-то расселять людей, направлять. Как я могла все выдержать? Народ — валом валит, раздеты, многие без документов, без денег. И мы стали выдавать вместо документов справки, что они жители Припяти. Без документов не проедешь, не устроишься даже временно, чиновники везде есть, на слово не поверят.

Вот тут узнали мы и другое: кто есть кто и из работников исполкома. Работы было по горло, и себя не щадили Светлана Михайловна Кириченко, Фатима Хосолтовна Курбанова, Валентина Лысенко. Зато такие коммунисты, как Паньковская и Нигай, думали только о себе. Особенно меня возмущало поведение Нигай: как она могла говорить о порядочности, о долге, о чести! А на поверку оказалась гнилой внутри. Хотели мы ее наказать, да горком партии не прислушался к нашему мнению. Многому научилась, многое поняла я за те дни: не с теми мерками чаще всего подходим мы к человеку, не с теми… Поздно, конечно, поняла, но лучше позже, чем никогда. Утешаю себя и тем, что сделала все от меня зависящее тогда и делаю сейчас. С работников исполкома спрос особый: люди нас выбирали, чтобы мы им служили, защищали их интересы. И когда такая беда — тем более не имели морального права быть не со всеми…

Хлебнули все… Но и тогда мы еще верили в свое возвращение, еще в июне верили. Информация была очень скудной и чаще всего оптимистической. Да и хотелось верить! Домой хотелось! И ответственность свою понимали, и работали наши люди на ликвидации последствий аварии самоотверженно. Они же очень трудолюбивые в основной массе: такие болотистые места, целину обжили, построив дачи, засадив пески фруктовыми деревьями. Летом на пляже не часто лежали — спешили в лес за грибами, за ягодами, на дачи опять же. Я тоже считаю, что у нас был райский уголок. Как же не хотеть вернуться?! Только не надо было обнадеживать людей возвращением: лучше горькая правда, чем сладкая ложь. Возвращением жили. Наши люди в большинстве патриоты города. И было больно узнать, что опять обманули…