Чернобыльский дневник (1986–1987 гг.). Заметки публициста - страница 45

И все же радость Геры была острее боли: хозяева вернулись! Теперь все пойдет по-прежнему. Она сидела на своем коврике в коридоре, жадно прислушивалась к родным голосам.

Хозяева доставали из шкафов и укладывали в белые мешки немудреные пожитки. Гера заволновалась: они снова уедут! В это время хозяин с мешком на спине направился на улицу. Гера шмыгнула за ним в открытую дверь. Обратно ее не пустили: «Жди здесь!» Она покорно уселась возле машины. Хозяин выносил мешки и бросал в кузов крытого грузовика. Был он тороплив и хмур. От него исходил резкий неприятный запах. Гера пыталась поймать его взгляд, порывалась к нему, но каждый раз останавливало резкое: «Сидеть!»

Наконец хозяева вышли. Заговорили о ней. Гера, услышав свое имя, застучала хвостом, нетерпеливо переступая с лапы на лапу, жалобно заскулила: что-то беспокоило ее в споре хозяев.

Хозяйка забралась в машину. За ней полез хозяин. Гера недоуменно тявкнула. Он обернулся: «Жди, Гера!» Это «жди» испугало: она уже ждала, и это было страшное ожидание. Рванулась следом. «Жди, Гера!» — ласково прошептал хозяин. Но эта долгожданная ласка только подхлестнула — собака залаяла, запрыгала около машины. «Жди, Гера! На место!» Дверца захлопнулась. И с этим хлопком внутри Геры что-то оборвалось — судорогой свело живот, и содержимое желудка подступило к горлу. Машина тронулась. Собака — за ней, разбрызгивая рвоту и путаясь лапами. А навстречу ей летело и падало надсадное: «Назад! На место, Гера!»

Она вернулась к дому поздно вечером. Вошла в темный подъезд. Долго прислушивалась. И вдруг огромными прыжками помчалась по лестнице на-вверх. С размаху ткнулась в дверь квартиры — заперто, осторожно поскреблась — тихо. И вновь острая боль пронзила живот…

Каждый день к домам подъезжали машины. Люди спешно грузили в них знакомые мешки, и Гера знала: они тоже уедут. Она садилась в стороне и смотрела. Ее жалели — чувствовала по голосам, ее кормили, ее даже звали с собой. Но это были чужие люди, чужие голоса — родной приказал ждать. Она провожала машину за машиной, потом обходила подъезд, обнюхивала разбросанные по лестнице вещи. Однажды наткнулась на дохлую кошку, лежавшую на одеяле. Обошла вокруг с поджатым хвостом. Предупреждающе зарычала и, вцепившись в край одеяла, потащила на улицу.

Приближалась осень. Все реже и реже приезжали на машинах люди, все тревожнее и холоднее становились ночи. Гера трусила по обочине дороги, ведущей на станцию, — здесь она была с хозяином, здесь мог быть хозяин. Правда, что-то случилось с лапами: облезла кожа, обнажив мясо, покрытое присохшими острыми песчинками — ступать было больно, но боль притупляла собачью тоску. Уселась в сторонке, недалеко от входа. Здесь всегда были люди, множество людей, и колли старалась уловить знакомый жест.

Однако все здесь казалось Гере враждебно-беспощадным: захлопывающиеся дверцы ревущих машин; задранные вверх, как собачьи морды, трубы; беспрерывная вода, рвущаяся из шлангов и заливающая землю; тошнотворные запахи, чужие хриплые голоса, перекрываемые воем сирены… За бранью, скрежетом и рыком железа, визгом тросов угадывала Гера ту громовую ночь, не пролившуюся дождем, после которой уехал хозяин.

Колли осторожно облизывала ноющие лапы, изредка косясь по сторонам. Что-то настораживало. Что-то изменилось вокруг и в ней самой. Гера забеспокоилась. Возбуждение нарастало… Мир из из черно-белого превращался в будоражаще-разноцветный, и даже лапы, ее лапы, всегда привычночерные, стали другими — розовыми. Обессиленно-злобно зарычала. Но разноцветное не только не исчезало — становилось ярче и отчетливей. Колли заметалась: хаос красок раздражал, обострял чувствительность, обессиливал. Мир перевернулся. Она чувствовала его смертельную обновленность, бесполезность и обезображенность красок здесь, в этой бедственной и бедствующей суете людей и машин, воды и огня. Она завыла, пугаясь собственного голоса — тягучего, нутряного, каленого. Этот вой уносился в чистую голубизну поднебесья, не возвращающего даже отголосков…

Каждый день, вернувшись с работы, я отвечала на вопрос дочери «Не дали жилье?» — усталым «нет…».