Черное евангелие - страница 12

Минут через тридцать Городи и Маркони выходят из кабинета епископа. Отец Городи на «рено» возвращается к себе, в церковь на Сибуя, а отец Маркони идет в свою канцелярию, где, сев за стол, не спеша записывает в конторские книги какие-то цифры.

Через полчаса отец Городи входит в ворота церкви на Сибуя, расположенной у самого подножия придорожного холма. И здесь крест на церковной башне горделиво возвышается над жилыми домами.

— Рад вас видеть, падре, — приветствовал отца Городи белокурый молодой человек лет двадцати двух, с ясными голубыми глазами. Он высокого роста и очень красив. Это семинарист Шарль Торбэк.

Отец Городи кивнул молодому человеку, прошел вперед, затем, обернувшись, спросил:

— Что, Торбэк, занятия уже кончились?

Семинарист понял, что у отца Городи хорошее настроение.

— Да, дорогой падре, — ответил он почтительно и несколько подобострастно, — уроки закончились. Вот только что написал письмо родным — И он показал письмо, которое держал в руке.

— Похвально, — сказал отец Городи, поглаживая свою рыжую бороду. — Твой родитель, кажется, был плотником, если не ошибаюсь?

— Да.

— Разумеется, писать письма родным — занятие достойное, но будь осторожен. Ты понял меня? — Последние слова отец Городи сказал таким тоном, будто делал семинаристу внушение.

— Да, я знаю, святой отец, — ответил Торбэк и опустил глаза. Смысл последнего замечания отца Городи никто бы другой не понял — дело было в том, что Торбэк приехал в Японию без официального разрешения местных властей.

Торбэк не принадлежал к приходу церкви, где служил отец Городи, здесь он бывал потому, что отец Городи особенно благоволил к молодому семинаристу, и Торбэк платил ему тем же.

Торбэк учился в семинарии ордена.

Семинария эта, как и церковь святого Гильома, была расположена в тихом уголке, среди тенистой дубравы и тростниковых зарослей. Если не считать редких пригородных автобусов из Токио, здесь всегда было тихо и безлюдно.

В дубраве журчал родник, пробиваясь из-под опавших листьев, и лишь его журчанье нарушало тишину этого укромного места, где над величественными дубами сверкал на солнце кресг семинарии.

Режим в семинарии был строгий. Семинаристы носили длинные черные сутаны. Их число не было постоянным: по большей части человек семьдесят, но иногда это число увеличивалось вдвое. На то, чтобы дать семинаристу подготовку священника, уходило десять лет.

В вестибюле семинарии, на стене против входа, висел портрет японского императора. Кое-кого это могло бы удивить. Почему в семинарии вместо лика Христа или папы висит вдруг портрет императора? Но орден святого Василия в своей миссионерской деятельности строго соблюдал правило: в чужой стране следовать ее законам. Вот почему и на церемонии по случаю поступления учеников в семинарию пели хором японский национальный гимн.

Если в семинарию поступал японец — а как правило, это происходило после окончания им гимназии, — то он заканчивал семинарию годам к тридцати.

Основным предметом здесь был латинский язык, и, чтобы подготовить к духовному сану японца, требовалось около тринадцати лет.

Воскресная месса продолжалась час двадцать минут. В храмах ордена богослужение велось на латинском языке, поэтому владеть им нужно было свободно. А японцам латынь давалась с трудом, поэтому семинаристы-японцы часто отставали в учебе. Кроме основного предмета — латыни, в семинарии изучалась библия, которую штудировали по книге «Христианство», изданной еще в стародавние времена, а также преподавались теология и западноевропейская философия. Семинаристы-европейцы были в более выгодном положении. Закон божий и библию они изучали у себя на родине. Например, Торбэк, у которого брат был священником, уже хорошо знал библию. Поэтому европейцам учение давалось легче и семинарию они заканчивали быстрее.

День у семинаристов начинался рано. В пять часов они были уже на ногах. Облаченные в черные сутаны, с молитвенниками и четками в руках, они сразу же после подъема шли в церковь на утреннюю мессу.

После мессы завтракали. Завтрак обычно состоял из салата, супа, ветчины с яйцом и молока. Обед и ужин были еще более обильными и вкусными.