Черное зеркало - страница 6
На самом деле комната могла испугать его лишь одним — тем, что была ярко освещена.
Горели все двенадцать ламп большой люстры с подвесками, а за желтой бархатной козеткой стоял торшер с розовым абажуром. Незваный гость не мог предположить, чтобы обитатели дома при отъезде и впрямь забыли потушить весь этот свет, ведь комната стояла пустой и, несмотря на праздничное освещение, совершенно нежилой.
У Бакстер-Брауна заходили ходуном плечи, будто тяжкий груз стеснял ему дыхание в груди.
— Ну давай же, давай… — пробормотал он, — нужно ведь это сделать… иначе я пропал.
Взгляд его был прикован к зеленовато-прозрачному венецианскому зеркалу, висевшему на задней стене. Он подошел и приподнял его: словно две пары глаз, вспыхнули четыре медные кнопки на дверце вмурованного в стену сейфа.
Стальные инструменты резво принялись за дело и без большого труда одолели преграду.
— Наконец-то… наконец-то… — всхлипнул Бакстер-Браун; и действительно, по щекам его потекли слезы неизъяснимой радости, когда он увидел перед собой толстые пачки банкнот и три желтые кучки соверенов.
Набив себе карманы, он торжествующе взмахнул полуторафутовым стальным прутом, который послужил ему для последнего напора на дверцу сейфа.
Внезапно все тело его свела судорога: на этаже хлопнула одна из дверей, по ступенькам лестницы застучали торопливые шаги; он даже услышал сухой щелчок взведенного курка.
Бакстер-Браун весь окаменел. Он не двинулся с места ни тогда, когда в проеме раскрытой двери возник тяжелый, мощный силуэт мужчины, ни тогда, когда в лоб ему уставилось маленькое, круглое и злое дуло автоматического пистолета.
Однако роковой выстрел так и не раздался, а мужчина не успел ни окрикнуть грабителя, ни позвать на помощь.
Стальной прут выскользнул из рук Бакстер-Брауна, с тонким звуком ракеты просвистел в воздухе и врезался во что-то в темноте. Бакстер-Браун так и не шелохнулся, а тело уже опустилось на пол лицом вниз, и из головы ключом заструилась кровь.
Лишь со страшным напряжением оторвал он от пола ноги, которые словно увязли в невидимом болоте. Но тут силы к нему вернулись, и он одним прыжком перемахнул через труп.
На лестничной площадке он оглянулся.
Двенадцать ламп озаряли слепящим светом взрезанный сейф и размозженный череп убитого сторожа, меж тем как в мягком сиянии торшера…
Ай! Бакстер-Браун, которого почти не волновало отвратительное зрелище насильственной смерти, в этот миг едва не закричал от гадкого страха: между абажуром торшера и диванными подушками висела в воздухе, словно зажатая в зубах невидимого курильщика, его Полли.
Он прекрасно узнал ее по сильно обожженной головке, по трем крестикам на ней.
Его охватило шальное желание вернуться, перешагнув обратно через окровавленный труп, и забрать с собой свою любимую трубку, столь загадочно пропавшую, — как вдруг из нее вырвалось колечко дыма, за ним второе, третье, и вот уже Полли раскурилась вовсю, наполняя воздух густым синим туманом; она курилась сама по себе… в пустоте… в ужасной пустоте.
И тогда Бакстер-Браун стремглав бросился прочь, в темноту и туман; заблудившись в непрерывно сгущавшейся мгле, он целых три часа добирался до Клиссолд-парка, до своей выстуженной комнаты.
Ибо в его отсутствие порывом ветра распахнуло окно, и теперь серые пелены тумана вились вокруг лампы в зыбком призрачном хороводе.
Кто бы мог подумать, познакомившись с доктором Бакстер-Брауном спустя десять лет, что в ящике, набитом всякой ненужной всячиной, он хранит самое мощное и грозное орудие магии, некогда оставленное людям существами из незримого мира, — черное зеркало доктора Джона Ди?
Что бы нам ни говорили о кольце Тота, о колдовских книгах Салома, о колбах с гомункулами Карпентера, одно только черное зеркало позволило людям вырваться из грубой оболочки плоти и, не сбиваясь с пути, странствовать среди жгучих облаков ненависти, любви или знания, из которых Высший Разум соткал призраков и вечных духов.
Бакстер-Браун выкупил себе в Камден-тауне кабинет для приема больных у пожилого квартального лекаря, на склоне лет мечтавшего обзавестись сельским домом у речки с форелью, где-нибудь в своем родном Девоншире. Он стал теперь вполне счастлив и покоен.