Четверо легендарных - страница 30

— Вот он, вот! — гремел голос Пахома.

Степану скрутили руки и повели.

Свет в окошко тюремной камеры едва проникал. Там, на воле, еще вечер, а здесь уже ночь. Но когда и там, за окном, станет темно — то и дело будут приводить «пополнение». Кажется, никогда еще уфимская тюрьма не была так набита арестованными. Достаточно малейшего подозрения в сочувствии Советской власти, большевикам, чтобы тебя схватили…

Гулко протопали сапоги, звякнули ключи, лязгнула дверь камеры — и снова на время тишина.

Степан сидел на дощатых нарах, обхватив крепкими руками колени, не до сна ему…

О том, что творилось на воле, было трудно узнать. Сведения, проникавшие в тюремные камеры, скупы и обрывочны. Но и по ним было ясно, что все шло совсем не так, как когда-то представлялось Степану.

Почему все так обернулось? Ведь и землю дала революция и свободу. И вдруг опять все вышло против народа. Почему? Разве не могло быть иначе?

Хотелось разобраться во всем этом, поговорить с кем-нибудь, посоветоваться.

Однажды, когда заключенных вывели на тюремный двор на прогулку, перед Степаном мелькнуло знакомое лицо. «Товарищ Федор, — узнал он своего знакомца еще по Омску, по той давней поре, когда работал там в железнодорожных мастерских. — Вот бы с кем поговорить!»

На следующий день Степан на прогулке оказался рядом со своим старым знакомым. Разговорились. С тех пор эти короткие беседы стали ежедневной радостной необходимостью.

— Ты что ж думал, — говорил Федор, — тебе и землю и свободу на блюдечке поднесут? Пожалуйста! Живи да радуйся! Нет, брат, так не бывает!

— Почему «на блюдечке»? Мы царя скинули, мы свободу силой добыли.

— Добыть-то добыли. А надо еще и удержать…

Слушал Степан Федора и узнавал свои собственные, еще не успевшие до конца сложиться мысли. Ведь и он теперь понимал, что все, о чем мечталось ему и таким же, как он, простым людям, не по душе господам. Смешно было надеяться, что они отдадут просто так все, чем владели.

Когда Федор как-то шепнул ему на прогулке: «Рано, рано некоторые свои винтовки побросали», — Степан ничего не ответил. Только нахмурился. Эти слова он принял на свой счет — как справедливый упрек.

В самом деле: нельзя было бросать винтовки, нельзя. Уж ему-то, кажется, надо было это смекнуть. Как-никак тридцать пять лет стукнуло. А он: «Все теперь пойдет по-хорошему, все будет ладно».

Оттого, что теперь уже ничего нельзя исправить, изменить, вдвойне была горька ошибка. Ну, что теперь сделаешь? Конец ясен. Выведут на тюремный двор, поставят к стенке — и баста.

И когда надзиратель крикнул Степану: «Приготовьтесь!», он подумал: «Вот и конец».

Но его повели не вниз по лестнице, к тюремному двору, а в самый конец гулкого коридора. Конвойный открыл дверь и втолкнул Степана в большой, залитый светом кабинет.

За столом сидел холеный поручик.

— Вострецов? — спросил он.

— Да.

— Узнаете?

Степану сразу показалось знакомым это полное, с золотым пенсне над тонким носом лицо. Но только теперь он вспомнил, где встречался с этим человеком: на рижском фронте.

— Поручик Поляков?..

— Вот видите, мы помним друг друга… — заулыбался поручик. — Значит, сможем договориться.

Поляков поднялся, вышел из-за стола и стал убеждать Степана, что арест кавалера трех георгиевских крестов и притом подпрапорщика — на этом он сделал упор — досадная ошибка.

— Забудем это недоразумение. Как говорится, кто старое помянет, тому глаз вон. Сейчас не время помнить обиды: сейчас вы должны быть с нами. Мне кое-что известно о вас, — продолжал Поляков, — и то, что я знаю, не сулит вам ничего хорошего. О нет, — махнул рукой поручик. — Я не из тех, кто может быть вам страшен. Я не контрразведчик, а боевой офицер. И как боевому офицеру предлагаю вам снова стать в строй.

— А как же?.. — Вострецов посмотрел на дверь, за которой скрылись конвоиры.

— Я вам не побег предлагаю, — засмеялся Поляков, — я предлагаю вам вступить в ряды нашей армии…

«Видно, не так уж хороши у них дела, — подумал Вострецов, — если арестантов стали к себе приглашать».

Принять предложение? Отказаться?..

Вострецов согласился. Другой надежды на спасение не было. На следующий день Степан оказался в штабе. Он получил все необходимые документы и даже разрешение побывать дома — «привести в порядок личные дела».